Тем не менее, недостаток природных минеральных ресурсов (при сравнительной обеспеченности пищевыми) оказывал заметное воздействие на весь стиль жизни и менталитет японцев уже в древности и средневековье (ограничение употребления металла только в самых необходимых областях, постоянное стремление к экономии и миниатюризации, применение трудозатратных и ресурсосберегающих технологий, сравнительно малый имущественный разрыв между социальными «верхами» и «низами»).
Физическая удаленность, изолированность Японии от материка отнюдь не означали неведения японцев относительно происходящего в соседних странах (в первую очередь в Китае и Корее). Контакты осуществлялись постоянно, причем не столько на уровне товарообмена (который ограничивался по преимуществу товарами престижной экономики — предметами роскоши), сколько на уровне идей, know-how, т. е. на уровне информационном. В связи с тем, что количество путешественников на материк никогда не было слишком большим, особенную значимость приобретали письменные каналы распространения информации. Образовательная инфраструктура, созданная государством в VII–VIII вв., претерпевала значительные изменения в своих формах (государственные школы чиновников, домашнее образование, школы при буддийских храмах, частные школы и т. д.). Однако неизменным оставалось одно — престиж письменного слова и повседневное функционирование его в качестве носителя необходимой для существования общества и культуры информации. Уже первые христианские миссионеры, побывавшие в Японии в XVI–XVII вв., отмечали необычайную тягу японцев к учению. И действительно: от этого времени осталось громадное количество письменных документов — включая многочисленные сельскохозяйственные трактаты и дневники, написанные простыми крестьянами.
«Даже несмотря на то, что латынь столь непривычна для них… по своей натуре они настолько способны, искусны, обучаемы и прилежны, что это вызывает удивление, поскольку даже дети находятся в классе по три или четыре часа на своих местах не шелохнувшись, как если бы то были взрослые люди…» (миссионер Алессандро Валиньяно, конец XVI в.)
В первой половине XIX в. степень грамотности японцев практически не отличалась от передовых стран Европы и Америки того времени (40 % среди мужчин и 15 % среди женщин), т. е. информационные процессы еще до прихода европейцев осуществлялись там с большой степенью интенсивности. Высокий общественный статус знания явился одним из ключевых факторов чрезвычайно быстрого приобщения японцев к достижениям Запада.
«Если посмотреть в корень вещей, окажется, что различие в положении людей возникло только оттого, есть ли у человека сила знания или нет, а вовсе не оттого, что так положило Небо… Поэтому… человек от рождения ни знатен, ни низок, ни богач; ни беден. Если он учится и познает вещи, он становится знатным, если нет — становится бедняком, низким» (Фукудзава Юкити, пер. Н.И. Конрада).
Япония на протяжении почти всего известного нам исторического периода осознавала себя как периферию цивилизованного мира и никогда, за исключением ранней стадии формирования государственности и последнего столетия, не претендовала на роль культурного, политического и военного центра. Если учесть, что основной внешний партнер Японии — Китай — напротив, обладал гиперкомплексом своей «срединности» (и сопутствующей ему незаинтересованностью в делах японских «варваров»), то станет понятно, почему потоки информации, направленные с континента в Японию и из Японии во внешний мир, до самого последнего времени были несопоставимы по своей интенсивности. В процессах культурного обмена Япония всегда выступала как реципиент, а не как донор.
Не только сама Япония ощущала себя как периферию ойкумены, внешний мир также воспринимал ее в этом качестве. В связи с этим письменные свидетельства, с которыми приходится иметь дело историку-японисту, отличаются некоторой односторонностью: в нашем распоряжении находится сравнительно немного источников информации, имеющих происхождение за пределами Японии, и для многих исторических периодов мы лишены возможности взгляда извне, что, безусловно, часто ставит исследователя в чрезмерную зависимость от местных источников информации. А это, в свою очередь, сужает нашу способность объективной оценки, которая всегда вырабатывается при сопоставительном анализе различных взглядов.
Общепризнанным является факт широкого заимствования японцами достижений континентальной цивилизации практически на всем протяжении истории этой страны. Трудно обнаружить в традиционной японской культуре и цивилизации хоть что-то, чего были лишены ее дальневосточные соседи (свои континентальные прототипы обнаруживают и знаменитые японские мечи, и сухие сады камней, и чайная церемония, и искусство выращивания карликовых деревьев бонсай, и дзэн-буддизм, и т. д.). Тем не менее, японская культура всегда была именно японской. Мы хотим сказать, что своеобразие культуры проявляется не столько на уровне изолированно рассматриваемых «вещей» или «явлений», сколько в характере связей между ними, из которых и вырастают доминанты той или иной культуры.