Спрашиваю мать: "Вот вы долбили окопы зимой у речушки Токай (полтораста верст от Воронежа). Что? Надеялись, ваши ямки остановят немецкие танки?"
- Надеялись и верили: за что-нибудь он, гад, зацепится, во что-нибудь наши мужики упрутся. Нельзя по-другому.
Вот он, "чисто русский фанатизм". Но это для француза. Русскому тут как-то само собой понятно.
Но как только выпадал мирный просвет, спадало и напряжение, по-другому шла жизнь, другим становился народ. Думается, 60-е годы в этом отношении тоже по-своему характерны. Что там ни говори, а страна уже основательно обезопасилась. Иначе с чего бы это стучал Никита башмаком по трибуне ООН? Не из-за чего стало "рвать себя как прежде".
Но этим нельзя исчерпать проблему кризиса и разложения, нельзя ответить на вопрос коллеги П.М. Салыкина: "Почему Россия петь перестала?", - хотя и пить вроде стали больше. Что-то еще произошло в эти годы.
Переменился образ жизни, и "народ другой стал". Ладно бы только в том, что "раньше людей работа мучила, а теперь люди работу мучают". Это, может быть, как-то и изжилось бы само собою. Но стали замечаться более тяжелые факты. На улицах стали появляться и множиться люди беспризорные, взрослые беспризорные. Нет, не нищие, не побирушки, не калеки. Такие были, меньше или больше, но были всегда. Нет, появились другие люди. Они не просили милостыни. Неопределенного возраста, чаще мужчины, уединялись или собирались небольшими группами для выпивки, и тут же был их ночлег. А скоро этот феномен, окрещенный непонятным словом "бич", стал заметен для всех и, кстати сказать, снискал общественное неуважение. Они воспринимались как тунеядцы.
"Ничтожный процент занимают тунеядцы в общей массе людей работающих, однако чуть ли не каждая беседа в трудовых коллективах не обходится без наболевшего вопроса: "Когда призовут к порядку бичей?" Этим коротким, злым, похожим на удар хлыста словом - "бич" - прежде на севере Дальнего Востока, а теперь повсеместно называют всякого рода захребетников и трутней", - так начал свою статью в "Известиях" (4 февраля 1985 года) журналист Б. Резник, освещая эту проблему в Хабаровском крае. Сейчас это может показаться странным и даже неискренним, но еще совсем недавно мы действительно считали, что у нас нет общественных условий для бродяжничества. Однако факты появления лиц "без определенного рода занятий" и "без определенного места жительства" множились, били по глазам, раздражали нашу общественную совесть. В словах журналиста была правда. Располагая личным опытом сотен встреч на лекциях и беседах по проблемам трудовой активности и дисциплины, я могу подтвердить, что ни одна из них не обходилась без вопроса о "бичах". Вопросы звучали жестко, слушатели требовали навести порядок, заставить работать любыми мерами, вплоть до самых крайних. Люди усматривали здесь социальную несправедливость: "вопросы-требования" всегда сопровождались пояснениями, что "бич" ест и пьет, его лечили и учили, что... это они, работающие, содержали и содержат его. По правде сказать, такое же настроение было и у меня, хотя их угнетенный, жалкий вид вызывал неизъяснимую тревогу. Злое слово не вязалось с образом этих людей. Тут, скорее, веяло несчастьем. Те из них, что определили себя уже как "бичи со стажем", промышляли сбором стеклопосуды, торговлей дикоросами да червями для рыбацкой наживки, не были агрессивными, наоборот, обособлялись и сторонились людей.
Я впервые услышал слово "бич" в армии от парней-дальневосточников. Оно звучало как-то шутливо-иронически и было для них вполне расхожим. Спросил. Расшифровали тоже с иронией - "бывший интеллигентный человек". Но я сам призывался из Хабаровска и не знал этого словца. А дело все было в том, что парни, обогатившие наш солдатский лексикон, призывались из леспромхозовских поселков.
Там, видимо, много раньше появился этот феномен. Но само слово? Откуда и как оно залетело в наши дальние края? И в прошлом, и в настоящем в людях этого типа мало что было от интеллигентности. Вероятнее всего, корень слова идет из Англии: моряк, списанный с корабля. И эти, "захребетники и трутни", оставили корабль нашей общественной жизни. Добровольно? Внешне казалось, что это так, рабочие руки требовались повсеместно. Отсюда и шла к ним такая неприязнь.
Но одно было дело видеть таких людей поодиночке или по двое-трое на улицах, другое - наблюдать их по сто-двести человек вместе, устраивающихся на работу добровольно! Это я и увидел на одном лесоустроительном предприятии. Тут, конечно, не все или даже немногие могли определиться как "бичи со стажем". Такие уже едва ли способны выполнять тяжелую работу. Но тип человека тут просматривался отчетливо. Надо было видеть тридцати-сорокалетних мужчин, получающих новенькие трудовые книжки, а у кого эти книжки были - там, как говорится, печати некуда поставить. Немало пачек сигарет раскурил я с этими людьми, пытаясь узнать, что выталкивает их из "нашей" жизни, или почему они ее отвергают. Бесполезно. Поначалу думал: не говорят, что-то скрывают. Нарывался и на такое: "Не лезь в душу, начальник". Теперь убежден - они и сами того не знают. В беседах, конечно, можно было как-то схватить личностный момент данного человека. Но как его систематизируешь, когда и один человек - бездна? И я попытался систематизировать их биографии. Помогли работающие с ними мастера и начальники партий. Начало было положено. Потом с коллегой С.А. Чернышевым продолжил накапливать биографии этих людей. Когда мы обобщили около 500 таких свидетельств, я понял великий смысл утверждения: не судите, да не судимы будете!