3. Преображение короля
Ослабление власти короля, уменьшение его способности к принятию решений, в пользу местных властей, частично объясняет легкость прихода к власти другой династии. Король больше уже не вел свободных людей на войну — против кого? — не вынуждал к примирению своих аристократов, не покупал ее услуги щедрыми подарками да и что он теперь мог? Фигура короля относится больше к высшим, трансцендентным смыслам. Сама его личность исчезает за тем образом, который нарисовали наиболее возвышенные из летописцев. Чист, как монах, мудр, как епископ. Процедура коронации меняется: избрание, будучи всегда фиктивным, но все же менее фиктивное, когда новый король не являлся сыном предшествующего, упраздняется в пользу помазания. Путем помазания юный, сильный, красивый, безупречный мирянин, избранный вельможами, переходит на сторону мудрых и опытных епископов, среди которых он занимает теперь свое место и с которыми он советуется, по желанию старого Адальберона Ланского. Только один род, избранный Богом, мог обладать таким почти священным статусом: Каролинги. В 989 году Герберт спрашивает себя по поводу Карла Лотарингского: «По какому праву законный наследник лишен наследства?» В то же время, утверждает Ришер, Гуго Капет «не сознавал, что он действует преступно и беззаконно, лишая Карла престола его предков, чтобы самому захватить власть». Династия Оттона также была способной к управлению королевством, и в 993 году Адальберон Ланский вступает с Эдом из Блуа в заговор, с тем чтобы предложить франкский престол Оттону III, тогда как сам Эд стал бы герцогом франков. Король, избираемый наравне с епископами и аббатами, — утверждает Аббон из Флёри. Но король и по крови, по праву наследования. К этому же стремился и Гуго, по примеру своих предшественников сделав как можно раньше своего сына Роберта королем.
Священная фигура короля становится мифом, символом, приукрашенным монахом Эльго из Флёри. Около 1030 года, описывая жизнь Роберта Благочестивого, он как можно ближе притягивает ее к идеалу святости, показывая короля, пытающегося искупить свой грех — кровосмесительный союз с Бертой из Блуа — силой молитв и умерщвления плоти. Ибо только через общение с Богом король может вымолить у Него благодеяния для своего народа, — он, краеугольный камень на вершине земной иерархии, отражение Небесного Града, которому являются ангелы.
Так думали и выражались самые просвещенные люди того времени, — нам это зачастую трудно понять. На самом деле институт королевской власти всячески поддерживался и охранялся Церковью, которая пыталась избавить его от растущих мирских соблазнов и распрей. Первые Капетинги, и в особенности Роберт, сам учившийся у Герберта Реймсского, соученик будущих епископов и аббатов, был готов к подобному преображению гораздо лучше, чем Каролинги, так как грандиозное восхождение последних долго основывалось на самодостаточном законном праве преемственности. Около 1030 года аквитанец Адемар Шабанский выразил, похоже, распространенное в то время чувство: «Считается, что причиной падения потомков Карла Великого была их неблагодарность милости Божией. Они пренебрегали Церковью и не строили новых храмов». Гуго же, напротив, был «другом св. Церкви и ревностным поборником справедливости». Еще в Реймсе около 990 года оправдывали изменение правящей династии тем, что св. Реми в своем завещании написал, будто правящий род будет низложен, если он будет угнетать Церковь. И Карл Лотарингский, еще больше чем его брат Лотарь, пренебрегал Церковью, даже если и не противоречил ей. Тем самым он показал себя недостойным королевской власти, как утверждает Адальберон Реймсский в Санлисе в июне 987 года. Ибо королевская власть лишь для тех, «кто отличается не только благородством родового происхождения, но и своими духовными добродетелями». «Сила души превосходит силу тела», скажет позднее Адальберон Реймсский королю Роберту. И эта таинственная сила названа добродетелью у Ришера, как и у Адальберона Ланского. Добродетельный король, Давид и Христос в одном лице, более Христос, чем Давид, посвященный в Божественный Промысел, смиренный и величественный, монах и епископ, необходимый для того, чтобы мир сохранил смысл, свою опору — христианский народ, общество и порядок.
4. Общество порядков
летописцы давно пытались описать этот порядок, связывая его с движением ко спасению. Сохраняется старинное различие между духовенством и мирянами. Однако проявляются и свои нюансы в каждой из этих двух групп. Внутри Церкви в конце века обостряются отношения между монахами и светскими церковниками, и об этом свидетельствует яростный конфликт между аббатом из Флёри Аббоном и епископом Арнулем Орлеанским. Монахи требовали полной независимости от епископата, считая себя, вдохновленные Одилоном из Клюни, советниками королевской власти, водителями христианского народа, а более приземленно — отказываясь уплачивать десятину. Снова обозначилась старая иерархия между чистыми девственниками и просто воздерживающимися, подверженными влияниям века. Разумеется, епископы, особенно на севере, повернули аргументы в обратную сторону, подозревая монахов в сговоре с новыми властями, инициаторами беспорядков. Сложно стало стричь всех мирян под одну гребенку. Милитаризация общества, вооруженное насилие, в частности по отношению к церквям, показывали, что люди неоднородны. В них самих все больше различаются две противоположные стороны, что описывалось, кстати, современниками, в библейских образах или же древнеримских. Одним из первых на этом пути, насколько нам известно, был монах Эмон, преподававший в Осере в 840–860 годах. Он писал, что как Ромул разделил римлян на три категории, так и Церковь тоже разделилась на три группы: священники, воины, земледельцы. Те, кто воюет, те, кто пашет землю; вооруженные всадники и безоружные крестьяне. Это разделение еще более очевидно у Аббона из Флёри и около 1030 года у Адальберона Ланского и Жерара из Камбре. «Воины» это слово долгое время произносилось Церковью с пренебрежением, а некоторые даже играли словами «воинство» («militia») и «лукавство» («malicia»). От этих злодеев, обрушивающихся на беззащитных, — все зло. Озабоченные их интегрированием в общество, допуская, что в социальном устройстве противоположные силы тоже являются необходимостью, другие называли воинов более благородно — латинским словом «bellatores» («ратники»). Так вырисовывалась известная тройственность комбинаций и различных схем. К сожалению изобретательных ученых, такие тексты очень редки и, выражая подобные представления, отличаются риторическим красноречием и напыщенностью стиля. Перед лицом распада королевской власти, политических изменений в обществе они сами выражали это желание — навести порядок; желание утопическое. Наведение порядка возвратило бы к жизни сотрудничество короля и Церкви — как некогда, как всегда.
Эпилог
В 1000 году слова оставались теми же, что и двести лет назад: Бог, справедливость, война и мир, закон; король, епископ, аббат, граф; дворец, город, крепость, земля; Церковь и церкви; вельможи, нищие, христианский народ; королевство франков.
Но действительность начала постепенно расходиться со словами. В недрах существующего мира зарождается другой, и он уже виден, хотя еще и в зародыше. В лоне западного христианского государства обретает плоть и кровь новое королевство, с центром между Луарой и Сеной, Сен-Мартен и Сен-Дени: король западных франков, затем король франков; Каролинги, затем Капетинги. Королевская власть — освященная, унижаемая или побежденная; королевская власть — необходимая и непотопляемая. Для нас — близкая и далекая, необъяснимая. Между тем, это первые опыты Французского королевства, истории Франции.