Машина раздвинула языки пламени и надвинулась на галеру. Корабль оказался в самом невыгодном положении - бортом к врагу, и тот этим воспользовался. Стена огня обрушилась на "Дельфин", и все и вся вспыхнуло на ней как вымоченные в волшебном огне тряпки.
Растолкав охрану Геродот взобрался на стену, когда сражение, по большому счету, кончилось. Вытирая слезы то ли от копоти, то ли от горя, Архистратиг о чем-то шепотом говорил с Распорядителем-экономистом. Тот на удивление послушно кивал головой, хотя речь несомненно шла о деньгах. Демосфен только мельком взглянул на облаченного в броню, нисколько не удивился его появлению, лишь дав сигнал телохранителям - пропустить.
Из-за зубцов стены в небо поднимались два иссиня-черных столба дыма, и Геродот не мог сообразить - что горит в гавани? Чуть ли не на цыпочках подобравшись к краю, он выглянул в амбразуру. Море оказалось обезображенным двумя неряшливыми огненными пятнами, в середине одного из которых пылала галера. Непонятное почерневшее сооружение, похожее на диск для метания, испорченное отверстиями и заусенцами, висело над "Дельфином", нисколько не озаботившись тем, что языки пламени лижут его днище.
Геродот все-таки не успел увидеть эту часть истории. Она миновала безвозвратно, оставив лишь дым, пламень и головешки.
Тем временем воздушной Машине надоело поджариваться на собственном огне, и теперь она медленно удалялась от берега в сторону открытого моря. Геродот оторвался от печального зрелища и стал беспокойно оглядываться, пока не усмотрел прислоненный к соседнему зубцу сигнальный щит.
Солнце было сильнее огня, даже волшебного, а море не хотело гореть. Пожар в гавани стихал, ветер наконец прорвался сквозь плотные жгуты дыма, злые волны с тоскливым воем откусывали от искрящих пятен громадные куски и ласкали обоженные бока "Дельфина". Но врагу это было уже не интересно. В свист ветра вплетался механический гул громадной мельницы, Машина то приседала над волной, зачерпывая зелень, то взлетала повыше к солнцу, высушивая мокроты больного моря. И было в ее движениях какое-то оскорбительное равнодушие, издевательское безразличие к мимоходом сотворенному злу.
Насмешка заставляла сжимать чуть ли не до хруста зубы, а также придала силы - медный щит вспыхнул на солнце, послушные управляющим рычагам пластины сдвинулись, вогнулись, солнечный зайчик на боку улетающего противника сжался, вонзился в закопченный металл и прогрыз там большую дыру. Самодовольный гул разбавился визгом, Машина подпрыгнула вверх, осела, на боку расплывалась желтая оспина и из нее вытекала чернота.
Врагу это очень не понравилось и первый залп по городу он сделал даже не изменив курса. Пространство вновь прочертили сияющие линии, беспорядочно уткнулись в стены, в портовые строения, прошли над головами Архистратига и его свиты и упали где-то далеко позади.
Воздух вспыхнул. Пылали люди и камни, айперон сочился из невидимых туч, собирался на земле в бурные, жгучие потоки и прокатывался по улицам и площадям Галикарнасса, обращая граждан, рабов и путников в живые факелы, разжимая им рты и царапая коготками языки и гортани.
Мрамор трескался и на его розовой поверхности проявлялись страшные картины мучений каторжников карфагенских каменоломен, дерево испарялось, не успевая даже загореться, оставляя пустоты на месте деревянных сооружений.
Души мертвых из фамильных склепов, опасаясь покосившихся крыш, покидали свои жилища и плачущими тенями ходили по полису, хватая прохожих и жалуясь на несправедливость. Слепые в первый и последний раз видели свет, безумные теряли остатки разума, воры выкидывали краденное из окон, лжецы просили милости у обманутых.
Взяв первую и самую легкую добычу, ожиревший от обильной еды огонь лениво упал на землю, хватал за туники мечущихся граждан, но уже не был ни на что способен. Ему нужен был помощник - молодой, яростный, исходящий голодной икотой. Машина приближалась к городу, чтобы начать новую атаку.
Просверленная солнечным лучом дыра в ее обшивке почернела, оттуда поднимался нездоровый дым, как от заживо сожженной жертвы, левый бок слегка заваливался, а из огнеметов тонкими струями вытекала тягучая жидкость, словно слюна бешенного пса. Видимо враг полностью списал со счетов "Дельфин", на котором все еще бушевал пожар и он походил на погребальную лодку северных варваров, так хоронившие своих прирезанных в драках соотечественников на потеху публике и на проклятья жрецов.
Однако Аристотель был великий боец. Где-то там, среди ослепительной тьмы огня и чада в разрушенном механизме экипажа все еще сохранялись некие крепкие нити управления, неподдавшиеся мучениям и пыткам факелами, и которые не выпускал из горящих рук капитан, даже не пытаясь сбить с одежды надоедливые языки. От боевой мощи галеры почти ничего на осталось, сдетонировавшая начинка разнесла вдребезги один из носовых огнеметов, но второй, несмотря на потрескавшийся зев, все еще был готов к употреблению.
Об особой точности прицеливания не стоило и говорить, но ее сейчас и не требовалось - Машина неторопливо проплывала перед носом "Дельфина", черпая воду и скребясь о его носовой таран.
Говорят, что в Афинах есть праздник воды, когда все граждане полиса выходят с полными бурдюками на улицы, поют песни во славу Посейдона и окатывают с ног до головы друг друга, желая счастья и долголетия. Нечто подобное произошло с врагом. Искореженный огнемет выплюнул на его витую спину безобразную мокроту, и та повисла на выступах, ожидая пока внутри затлеет, вспыхнет божественный огонек, воспламеняя таинственную субстанцию, секрет приготовления которой стоил жизни многим шпионам, чьи головы с немой тоской до сих пор смотрели с шестов в сторону родных берегов.
Взрыв когтистой лапой сгреб, смял, скомкал Машину, внутри которой что-то громко рвалось, разбивалось и трескалось. Иззубренный как финикийский нож обломок срезал нос "Дельфина", а последний, удивительно ледяной выдох врага задушил пожар. Вода запустила жадные руки в трюм галеры, и оба противника стали быстро тонуть.
После тщательных подсчетов как-то внезапно похудевшего Распорядителя-экономиста оказалось, что убытков не так уж и много. Из людей никто не пострадал, так как огонь Машины, как оказалось, был бессилен против плоти, а несколько ожогов и сгоревшие туники в счет не шли.
Команда героического "Дельфина" была подобрана римской триремой, и Аристотель во время отчета Распорядителя-экономиста перед Архистратигом почесывал покрасневшее лицо и был подозрительно задумчив. Однако особых аргументов в пользу достройки "Акулы" приводить не пришлось - толстяк самолично выступил с такой инициативой, дабы не подвергать многочисленных завистников и врагов соблазну поживиться за счет беззащитного полиса.
На следующий день все на той же триреме Геродот был выслан из Галикарнасса.
А еще через год к дверям Архистратига подбросили корзинку с тощим младенцем женского пола. Демосфен распорядился назвать ее Историей и отправил с кормилицей на свою виллу.