При директории уже открыто выступило противодействие крайностям вольнодумства. Хотя директория и твердо держалась правила, что республика не должна оказывать с своей стороны содействия никакому культу, каков бы он ни был, но изданному раньше запрещению содействовать денежными взносами на содержание религиозных служб теперь была придана такая форма: «Никто не может быть принуждаем к несению расходов на какой-нибудь культ». В то же время было постановлено, что «никому не должно препятствовать совершать облюбованного им самим богослужения». Так долго насильственно подавлявшееся религиозное чувство вскоре заявило о себе весьма красноречиво, и поразилась сама директория, когда она увидела плоды своих вольнодумных мероприятий. Один путешественник из вольнодумцев с досадой писал к концу 1795 года: «В департаменте Вьенне повсюду раздается звон колоколов; все церкви открыты; мессы, вечерни и вся эта дурацкая вещь не заканчивается». Вследствие этого директория решила прибегнуть к новым мероприятиям. Она обратила особенное внимание на школы, чтобы отвлечь детей от всякого положительного религиозного влияния и воспитывать их в духе революции. Далее запрещено было совершать какие бы то ни было богослужебные торжества вне молитвенных домов, равно никто не смел открыто показываться в духовном одеянии или с богослужебными сосудами. Новое времясчисление проводилось с более строгою последовательностью; наконец вновь началось и гонение. Подобно тому, как национальный конвент, чрез боготворение разума в виде блудницы и празднования Высшему Существу, делал попытку создать новое богослужение, так и директория попыталась создать нечто подобное с помощью так называемых теофилантропов. Теофидантропизм представлял собою новый опыт осуществить идею Руссо, и так как он пользовался благоволением свыше, то скоро получил большое распространение. Апостолом этой новой религии был один из членов директории, Ла-Ревейльер-Лепо. Филантропы «почитали» Высшее Существо, которое награждает за добродетель и наказывает за неправду. В честь этого Существа в их собраниях распевались гимны и произносились речи, в которых внушалось добросовестное исполнение человеческих и гражданских обязанностей. Старая вера, вследствие возобновившихся полицейских предписаний, должна была опять укрываться: но при всем своем благоволении директория не была в состоянии влить духа жизни в этот мертворожденный теофилантропизм. В отчете о введении теофилантропического богослужения во все церкви Парижа говорилось: «Собрания между тем посещаются все меньше. Этот культ не обещает прочного существования. Сильное и продолжительное напряжение ума утомляет рабочего: он хочет развлекаться; однообразные речи усыпляют его». Когда Ла-Ревейльер-Лепо жаловался бывшему епископу аутунскому, даровитому Талейрану, на слабость влияния новой религии, то тот ответил ему: «Иисус Христос был распят за свою религию и воскрес. Вы должны сделать нечто подобное и для вашей религии». Кроме того, теофилантропизм в глазах некоторых вождей тогдашнего времени составлял переход к истинно республиканскому культу, который должен был состоять в том, чтобы в храмах прочитывались и объяснялись законы. Не было недостатка в ревностных попытках сделать десятичные праздники общенародными праздниками, однако директория отклонила проект, в силу которого предполагалось принуждать граждан «непременно присутствовать на национальных праздниках вместе с своими женами и детьми, соблюдать республиканские дни покоя (дни декад), как им самим, так и их детям, рабочим и служителям». Ограничились тем, что гражданскую религию поддерживали чрез гонение на христианскую, а в то же время раздавались жалобы, что приверженцы трона и алтаря все более умножаются, все более начинает раздаваться звон колоколов.