Попытаюсь на примерах показать тем, кто далек от лингвистики, чем отличается лингвистически обоснованная этимология от любительского угадывания по принципу «а почему бы не предположить и такое?» Разумеется, я буду вынужден упрощать: полное лингвистическое обоснование рассматриваемых этимологий включало бы еще анализ показаний древних памятников и родственных языков и многое другое.
В НХ [1: 226] читаем: «Вот откуда пошли МУСУЛьмане — от названия города Мосул в Малой Азии». Тем, что Мосул находится в Месопотамии, а не в Малой Азии, пренебрежем. В НХ не объясняется, что значит часть мане, но судя по указанию, что туркмены — это «турецкие мужчины», за ней стоит всё тот же МЭН, т.е. это «мосульские мужчины». Сравним эту смелую новую этимологию с традиционной. По-арабски «мусульманин» — muslim(un) (окончание un может в определенных условиях отпадать). В арабском языке это слово несомненно исконно, поскольку для араба оно совершенно прозрачно: mu- — приставка, SLM — корень, i между L и M — носитель определенного (довольно сложного) грамматического значения. Буквальное значение — «покорный (подразумевается: Богу)», «вручающий (Богу) свою целость и невредимость». Корень SLM «быть целым и невредимым», «быть в безопасности» — тот же, что, например, в sala~m(un) «мир», «безопасность», `isla~m(un) «ислам» (буквально: «покорность»). Добавим к этому, что арабское название Мосула — `al-Mawsil(u) (буквально: «узел, точка связи», от корня WS.L «связывать») — содержит другое «С», чем mus.lim(un), а именно, фонему s., а не s, так что фонетическое совпадение здесь происходит только в русской передаче, но не в самом арабском. Арабское muslim(un) было заимствовано, в частности, персидским, где оно получило (с присоединением персидского суффикса a~n) вид musilma~n, musulma~n; отсюда татарское и казахское musulman и далее русское мусульмане. В русском языке ан- было осмыслено как тот же суффикс, что в горожане, молдаване, христиане и т.п.; отсюда окончание е во множ. числе и форма мусульманин в единств. числе.
Еще один пример: «Само название Яро-славль, вероятно означало когда-то „Славный Яр”. Яр — это название места с определенным рельефом. Это было „Славное Место”, где торговали. Естественно, здесь возник крупный город, наследовавший имя „Яро-Славль”» [НХ 1: 158]. Сравним и здесь с традиционной этимологией. Ярославль — первоначально притяжательное прилагательное мужского рода от имени Ярослав, т.е. это «Ярославов» (подразумевается: город). По этой модели образованы названия многих древнерусских городов, например, Переяславль , Мстиславль , Ростиславль (ныне Рославль). Предположение, что слово Ярославль могло первоначально обозначать «славный яр», лингвистически безграмотно: словообразовательная модель «основа существительного + основа прилагательного, от которой отсечен суффикс н-, + суффикс ль» не представлена в русском языке ни единым примером. Более того, она противоречит общим принципам образования сложных слов в русском языке — как древнем, так и современном (но чтобы точно сформулировать эти принципы, необходим некоторый лингвистический аппарат, который нет смысла здесь приводить). Напротив, сложное слово Ярослав (имя) построено в полном соответствии с принципами древнерусского словообразования (но яр- здесь не от яр «крутой берег, круча, обрыв», а от прилагательного ярый). Первоначальное значение этого имени — «обладающий яркой (мощной) славой». По этой модели построено значительное число других старинных русских слов, в т. ч. имен, например: Ярополк (первоначально: «обладающий ярым (яростным) войском»), пустодом «тот, у кого дом пустой», «плохой, незапасливый хозяин», златоуст «красноречивый человек» (буквально: «обладающий золотыми устами») и т.п. Такая этимология имени Ярослав активно поддерживается также тем, что обе части этого имени хорошо представлены и в других древних славянских именах, ср. Ярополк, Яромир, Ярогнев и др., Святослав, Доброслав, Вячеслав, Мстислав и др.
Разбирать далее поштучно этимологическую продукцию А. Т. Ф. незачем. Скажу коротко: с точки зрения серьезной лингвистики ее ценность равна нулю.
Ту же цену, естественно, имеют и все те построения исторического характера (например, отождествление некоторых двух стран, народов, городов и т.п.), которые целиком опираются на лингвистический аргумент — сходство соответствующих названий. Лишаясь лингвистического прикрытия, эти построения предстают в своем подлинном виде — как чистое гадание. К научному исследованию они имеют примерно такое же отношение, как сообщения о том, что и автор видел во сне.
Не следует думать, впрочем, что лингвистические открытия А. Т. Ф. касаются только таких частных вопросов, как происхождение того или иного слова. Как и при ревизии истории, в вопросах лингвистики он предпочитает действовать с подлинным революционным размахом, не мелочась. В мясорубку фоменковской научной революции идут целые языки и целые письменности.
Мы узнаём, например, что еврейским (= древнееврейским) языком называлось прежде не что иное, как греческий язык, записанный египетскими иероглифами. Цитируем: «Итак, наша гипотеза состоит в следующем: 1) „Еврейский язык”, упоминаемый в церковных текстах — это просто иероглифическая система записи греческого языка. Это — письменность, а не устный язык. При переходе с еврейского языка на греческий изменилась лишь система письменности. Устный язык остался, естественно, прежним. 2) Множество текстов на исходном еврейском языке было высечено на камне и сохранилось до сих пор. Это — египетские иероглифы, которыми покрыты огромные площади стен древнеегипетских храмов (т.е., по нашей гипотезе, иудо-христианских и христианских храмов 10–15 веков)» [НХ 2: 199].
Шампольон, расшифровавший — как мы думали до А. Т. Ф. — египетские иероглифы, не заметил, что за этими иероглифами стоит просто греческий язык. Не заметили этого за двести лет и все последующие египтологи: составляли толстые словари и грамматики, корпели над переводом текстов — а всего-то надо было взять с полки греческий словарь! А. Т. Ф., конечно, не изучал сколько-нибудь серьезно ни египетских иероглифов, ни древнеегипетского языка, ни древнееврейского, ни древнегреческого (во всяком случае в НХ нет никаких следов такого изучения). Но зато ведь он открыл, как мы уже видели, что слово еврей — это то же, что иерей (разумеется, в русском языке, сфера действия которого, как известно, с успехом покрывает и Египет, и Палестину, и Грецию); а отсюда уж рукой подать до слова иероглиф. Какое же после этого иероглифическое письмо, как не еврейское?! Разве один этот аргумент не перевешивает всей традиционной рутины? И вообще, разве один абзац А. Т. Ф. не перевешивает пуды трудов всех этих копошащихся в мелочах филологических муравьев?
Позволим себе не входить в обсуждение этого великого переворота одновременно в египтологии, гебраистике и эллинистике. Выразим лишь восхищение скромностью авторов НХ, которые, имея такие беспредельные возможности, ограничились отменой (или склеиванием воедино) всего нескольких языков, а множество других на радость традиционалистам оставили как есть.
Тезис о вселенской фальсификации письменных памятников
Рассмотрим теперь некоторые проблемы (лингвистические и иные), связанные с фоменковской концепцией происхождения древних письменных памятников.
Согласно А. Т. Ф., на Руси нет ни одного списка ни одной летописи, который был бы написан раньше знаменитой Радзивилловской летописи, — по той простой причине, что все прочие списки прямо или опосредованно списаны с нее; сама же Радзивилловская летопись изготовлена кенигсбергскими немцами к моменту проезда Петра I через Кенигсберг.