Элитизм Яакова-Ицхака из Пшисхи шел вразрез с основной линией хасидизма, привлекательность которого для большинства простых евреев Восточной Европы состояла именно в возможности духовной самореализации через набожность, что было доступно даже для необразованных деревенских евреев, которые чувствовали себя оставленными за бортом интеллектуального иудаизма ешив. Небольшие комнатушки (штиблах, ед. ч. штибл), предназначенные для молитвы отдельно от остального населения, питали чувство особости, наряду с эмоциональной атмосферой двора цадика, где толпы молодых людей пребывали в состоянии религиозной восторженности. И в штибле, и при дворе цадиков музыка и танцы играли центральную роль с самого зарождения хасидизма: они оживляли службу, перегруженную, по мнению многих, словами. Отличительная одежда, в особенности пояс, разделяющий верхнюю и нижнюю половины тела, символизировала приверженность хасида святой жизни; для нее же считалось необходимым, чтобы ножи для кошерного забоя скота были наточены острее, чем принято у других евреев.
«Неправильная» заточка ножей была одним из обвинений, выдвигавшихся против хасидов теми евреями, кто хотел задушить это движение, — подобные попытки всерьез велись с начала 1770-х годов. Борьба была тем более ожесточенной, что после упразднения Ваада четырех земель (1764) и решения польского правительства установить новую систему сбора податей с еврейского населения, уже без Ваада, у евреев не осталось единого центра, которому подчинялись бы все общины. Евреи Польши и Литвы теперь не могли доверить разрешение религиозных разногласий какому-либо центральному органу, признаваемому государством, как некогда в споре Эйбешюца и Эмдена. Противники хасидизма, среди руководителей которых нужно в первую очередь назвать знаменитого Виленского гаона, обвиняли новое движение в том, что оно нарушает традиции, принижая важность изучения Торы и интеллектуальных достижений и опираясь вместо этого на видения, чудеса, истовую молитву и опасное благоговение перед цадиками — как будто те представляют собой нечто большее, чем простые смертные. Продемонстрировать, что какие-либо из упомянутых принципов действительно противоречат ѓалахе, было нелегко, поэтому противники хасидизма прибегали к формальным обвинениям по второстепенным вопросам — вот хасидов и обвиняли, что они «неправильно» точат ножи, а также отдают предпочтение сефардским вариантам молитв (в память о том, что так молился Лурия) [63].
Настоящие причины вражды лежали в политической плоскости: хасидское движение вполне осознанно действовало «через голову» раввинов, чей контроль над синагогами и жизнью еврейской общины в целом из поколения в поколение обеспечивал им власть над евреями в деревнях и местечках России, Польши, Литвы, Украины. Настоящая враждебность к хасидизму вспыхнула лишь тогда, когда в нем увидели организованную силу, — при Дове-Бере, Магиде из Межерича; чудотворца Бааль-Шем-Това современники-раввины не воспринимали как угрозу, он вызывал у них разве что насмешки. Но в 1772 году херем был наложен на хасидов сразу в двух городах, а херем 1781 года запрещал евреям «вести с ними дела, заключать браки и участвовать в их погребении». В памфлете 1772 года митнагдим («противники» — название, которое получили оппоненты хасидизма) обвиняли хасидов в том, что те каждый день считают за праздник, не знают меры в пьянстве и дерзают «взойти в цветущий розами сад каббалы», ничего не смысля в Устной Торе. Трудно понять, в какой степени эта полемика отражала действительное беспокойство религиозного характера ввиду опасной близости хасидских идей к пантеизму, не знающему различия между священным и профанным, а в какой — вполне земным стремлением вновь поставить приверженцев маргинального течения под контроль раввинов [64].
Как бы то ни было, атака на хасидизм ничего не дала. К 1796 году, когда противники хасидизма подвергли херему публикации Шнеура-Залмана из Ляд, хасиды имели уже достаточно влияния в еврейской среде, чтобы в ответ издать свой собственный херем и искать поддержки у чиновников Российской империи. Они в определенной степени уже получили признание светских властей, в глазах которых хасидизм мог представляться одним из заслонов против вездесущего свободомыслия — плода эпохи Просвещения. В данном случае, однако, внимание властей дало обратный эффект: в 1798 году Шнеур-Залман был сам брошен в тюрьму по доносу пинского раввина, обвинившего его в создании новой секты и пересылке денег на территорию враждебной России Османской империи, в еврейскую Палестину. Но 19 кислева того же года Шнеур-Залман был освобожден; этот день и ныне отмечается хасидами Хабада с особым торжеством как праздник избавления.