Ясно, что перед британским правительством стояла задача огромной трудности. Оно не было в состоянии послать большие силы в Россию.
Оказать поддержку небольшим офицерским армиям на юге значило толкнуть большевиков на нечестивый союз с немцами. Оказать поддержку большевикам — здесь была серьезная опасность, по крайней мере на первых порах, что немцы будут наступать на Москву и Петербург и посадят здесь свое буржуазное германофиль ское правительство. Я лично предпочитал эту возмо жность, так как это стянуло бы немецкие войска в Рос сию. Без военной поддержки немцев ни одно буржуазное правительство не удержалось бы и месяца. Большевики безусловно сладили бы с русскими антибольшевистскими отрядами. Но, кроме этого, было физически невозможно для нашего правительства не отставать от положения, которое менялось радикально через каждые двое суток. Вполне естественно, что британские министры не ус
матривали никакого порядка в этом хаосе. Их можно было обвинить только в том, что они слушали слишком Много советников, и не понимали одной основной исти ны — того, что в России образованный класс представ ляет несоизмеримое меньшинство, неорганизованное и без политического опыта, и без всякого контакта с масса ми. Высшая глупость царизма заключалась в том, что за пределами собственной бюрократии он решительно по давлял всякое проявление политики. С крушением цариз ма рушилась и бюрократия, и не осталось ничего, кроме масс. В Москве, где можно было слышать пульс событий, всякий, кроме самого упрямого традиционалиста, мот убедиться в том, что здесь налицо был катаклизм, кото рый сметал до основания все прежние представления о России. Лондон, однако, продолжал считать это преходя щим штормом, после которого все уляжется и станет на место. Plus «са chauge, plus c'est la тёте chose». Это один из самых опасных исторических афоризмов (чем больше меняется, тем больше остается неизменным). Вес ной и летом 1918 года это изречение было на устах у всех британских сторонников интервенции.
История имеет свои приливы и отливы, но в отличие от приливов отлив наступает медленно и редко в одном поколении.
Еще одним гнетом для меня в этот период был мой контакт с моими старыми политическими друзьями доре волюционных времен. Те, кто остался в Москве, навеща ли меня. Одни приходили в гневе, другие в горе, третьи дружески. Их можно было разделить на три категории: те, что были сторонниками всеобщего мира, те, что находились в связи с белыми генералами на юге и верили в так называемую союзническую ориентацию, и те, что с грустью признавали, что большевики пришли, чтоб остаться. Я не включаю сюда сторонников немецкой ориентации. Они меня не навещали.
Эти интервью доставляли мне немало огорчений. Эти люди были моими друзьями и коллегами в деле укрепле ния англорусских дружественных отношений. Отказать им в помощи казалось почти предательством. С защит никами всеобщего мира (идея заключалась в том, чтобы заключить мир с Германией и позволить немцам распра виться с большевиками) мне было сравнительно легко ^бя вести. Я мог грустно качать головой и говорить, что при существующем положении на западном фронте вряд
ли это достижимо. Они тем не менее упорствовали, и когда немецкое посольство приехало в Москву, один известный русский известил меня, что он совещался с немецким послом и мог устроить мне частное совещание с ним в своем доме.
Я изложил это Министерству иностранных дел и по лучил инструкции не связываться с этим предложением.
Гораздо труднее было мое положение с защитниками интервенции союзников. Положение, которое я занимал не давало мне возможности обещать никакой помощи или поддержки. Я этого и не делал, но в целях информа ции поддерживал с ними более или менее регулярные отношения. Ко мне являлись даже разные эмиссары от генерала Алексеева, от генерала Корнилова и позже от генерала Деникина, но, так как я был окружен провокато рами, к тому же не мог быть уверенным в честности намерений эмиссаров, я был сух и осторожен в своих ответах.
Третья категория людей, которых я назвал бы реали стами, была немногочисленна. Сюда входили люди, как Авинов, бывший товарищ министра внутренних дел, мо лодой Муравьев, экссекретарь Извольского и брат пер | вой леди Читэм. Авинов, человек большого ума и объек тивного мышления, был самый рассудительный из всех моих друзей. Это был человек, которого нельзя было не любить. Он был прекрасно образованным и хорошо вос питанным человеком. Его жена, урожденная графиня Трубецкая, принадлежала к одной из самых старинных русских фамилий. Революция уничтожила все, к чему он был привязан в жизни. Но он был проницательней боль шинства своих соотечественников.