Под пальмой стоит ярко разукрашенный Гуанга. Лоб индейца повязан коричневой ленточкой. С концов ленточки свисают лимонно-желтые и огненно-красные перья. Лицо разрисовано кружочками и квадратиками.
Каждое утро индейцы украшают свое лицо мельчайшими узорами. Это не просто украшения. Рисунки, так думают индейцы, дают силу на целый день, охраняют их от злых духов, защищают от когтей дикой кошки и ягуара, делают руки искусными.
Спина, грудь, руки Гуанги покрыты яркими пушинками и перышками. Гуанга — «человек-птица». Перед праздником молодой индеец обмазался соком плакучего дерева и покатался по перьям.
Начался праздник. В такт барабанному бою Гуанга величественно поднимает и опускает руки-крылья. Из хижины выходят женщины. На поясах танцовщиц побрякивают ракушки и ореховая скорлупа. Подпрыгивая и приплясывая, держась за руки, женщины движутся по кругу. Молодые воины с копьями в руках исполняют ритуальные танцы своего племени.
Еще долго над джунглями будет слышен бой барабанов, призывные воинственные крики. Потом смолкнут погремушки, затихнут чуткие барабаны, уснут жители селения. Это потом. А сейчас, пока не кончился праздник, молодые индейцы Утита и Гуанга смеются и радуются как дети. Они и вправду, пусть взрослые, но веселые, свободные, добрые дети тропического леса.
На берегу реки Утита и Гуанга пытаются смыть застывшие слезы дерева гевеи. Но разве смоешь плотную пленку? Приходится соскабливать и сдирать ее узенькими полосками, порой вместе с кожей. Очень больно, но жаловаться не приходится, сами придумали.
— Эй, Утита, Гуанга! — кричит молодым индейцам морщинистый старец с растрепанной жидкой бородкой по имени Чонта. Лицо Чонта разрисовал красной краской. С бамбуковых палочек, воткнутых в уши, свисают серьги с металлическим отливом из крыльев жуков-жужелиц. На концах подвесок раскачиваются кисточки — желтые и красные перышки крошек птичек колибри. Сразу видно, что Чонта — большой любитель украшений.
— Можно умнее делать, — говорит Чонта, насмотревшись на мучительные старания модников. — Можно! По-умному!
Около хижины старого индейца с раннего утра слоняются Утита и Гуанга. Из хижины вышел Чонта и с важным видом уселся у костра. Чонта строгает большую деревяшку. На почтительном расстоянии, под пальмами уселись Утита и Гуанга. Вся многочисленная родня следит за руками старого индейца. Деревяшка в руках старика превращается в ногу.
— Вот, — сказал Чонта, протягивая деревяшку молодым.
Утита и Гуанга переглянулись, покосились на свои ноги.
— Делать, но по-умному! — снова сказал Чонта.
— Вот это да! — воскликнул более сообразительный Утита и, схватив деревянную ногу, помчался к своей хижине.
— Ногу смазать глиной не забудь! — крикнул вдогонку Чонта. — А то не сдерешь!
На другой день Утита мастерил обувь. Он размазывал густой свежий сок гевеи, собранный в джунглях, по деревяшке, сушил ее в дыму костра. Когда обнова была готова, Утита не смог содрать ее с деревянной колодки. Он снова принялся за работу, но на этот раз колодку для сапога сделал из глины.
Приходили соседи, причмокивали языками, хвалили. Надев на ногу новую обувь, Утита разгуливал перед зрителями, улыбался. Утита был доволен: хорошо, мягко. Одно смущало молодого индейца: обувь тянулась во все стороны.
Дни стояли жаркие. Раскаленные солнечные лучи жгли словно угли. Спрятавшись в тени, из хлопковых нитей Утита ткал ткань для белой накидки. Когда он вспомнил о своей обновке, было поздно. От палящего солнца обувка растеклась, превратилась в дурно пахнувшее месиво.
Каждый день перед сном индейцы осматривают свои подошвы. Булавкой Утита вытаскивает засевших между пальцев и под ногтями мельчайших песчаных блох. Каждая блоха может дать гнездо яичек. А где гнездо, там нарыв. От нарыва начинается воспаление и заражение крови.
Поймав блоху, Утита с восторгом сдавливает ее зубами и съедает. Вокруг вьются насекомые. Индеец подбрасывает в огонь ветки. Иначе не избавиться от этой назойливой мошкары. От укуса этой мелочи образуется волдырь, зуд которого может свести с ума.
Осмотрев ноги, индеец заворачивается в длинные зеленые бамбуковые листья. Полежав чуть-чуть на нарах, он вдруг вскакивает и кидается к бамбуковому ведру.
На дне ведра — густеющий сок гевеи. Утита снова усаживается около костра и на глиняной заготовке лепит тапочку.
Через день жители всей деревни ходят возле хижины молодого индейца. Утита всем мастерит тапочки. Дети из мягкой глины лепят колодки, высушивают их на солнце. Гуанга добывает в джунглях сок тропического дерева. А Утита, обмазав глиняную колодку «слезами», коптит в дыму костра, а потом глину размачивает в реке.
Первые тапочки Утита подарил старику Чонта. Чонта был очень доволен.
— По-умному делаешь! По-умному! То-то, — без конца твердил старый индеец, приплясывая и все время поглядывая на свою новую мягкую обувь.
— Ты спишь? — спрашивает во сне Алешку пышная крона гевеи. — Ты, Алеша, спишь?
— Нет, я не сплю! — отвечает Алеша. Но Алеша спит. Ему снится, что он вместе с Гуанга выходит из хижины и отправляется в джунгли. Едва порозовел восток. Надо спешить. На заре гевея хорошо отдает свой сок. А для белого хозяина сока надо собрать много. Хозяин жесток.
Гуанга, как и все жители его деревни, — серингейро, по-нашему сборщики, добытчики каучука. Он теперь раб. Он почти не выходит из джунглей, чтобы не умереть с голода.
Сквозь листву не видно неба. Ослепительный свет тропического солнца проникает отдельными бликами. В воздухе стоит туман, как в парной бане. Трудно дышать. Налево и направо машет Гуанга тяжелым кривым ножом-мачете, похожим на широкую саблю. Через зелень тропического леса трудно пробираться. Саблей- мачете прорубает Гуанга тропу, по которой только вчера добирался до каучуковых растений. Прыгая с кочки на кочку, по чавкающей жиже, спотыкаясь о корни и пни, отбиваясь от прожорливых москитов, сборщики наконец добираются до первого дерева.
Гуанга влезает на ствол, делает на коре надрез, прикрепляет глиняную чашечку, похожую на ласточкино гнездо. В чашечке за день соберется несколько ложек сока. Теперь к другому дереву.
— Ну и жарища у вас в джунглях! Ну и духота! — ворчит Алешка.
— Осторожно, — говорит Гуанга, — на ядовитую колючку не наступи. А вон притаился скорпион.
— Ну, ядовитище! — кричит Алешка.
— Ты чего кричишь? — слышит Алешка чей-то отдаленный голос.
Вдруг толстый извивающийся комок скатывается к Алешкиным ногам и со страшным шипением расползается в разные стороны. Алешка смело выхватывает саблю. Ядовитые твари уже под корягами.
Наконец последнее дерево. Гуанга радуется: в глиняных чашечках несколько ложек «слез». Это — удача. Свою «удачу» он сливает в жестяной бидон, что висит у него на поясе. Бидон выдал белый хозяин.
— Скупы «слезы дерева», — говорит Гуанга, — а еще жаднее скупщики каучука.
Из-за толстой лианы выползает огромный крокодил.
— Эй ты, кожаный чемодан! — кричит опять Алешка. — Отступи!
Испуганный крокодил закрывает широко распахнутую пасть и, попятившись, скрывается под гладью глубокого озерка. Только два глаза внимательно следят за добытчиками каучука: а вдруг оплошают?
Пот струится по телу и лицу, заливает глаза. Руки и ноги дрожат от усталости.
— Скорей бы домой! — говорит Алеша. — Спать хочется.
— Еще нельзя. Обойдем разочек деревья, — отвечает Гуанга, - тогда и конец похода. Только отдыхать не придется. Сок, чтоб не гнил, чтоб был тверже, коптить надо. Иначе свернется, присохнет к бидону, пропадут «слезы дерева».
Тропическая ночь, с ее холодным дыханием, вызывает легкий озноб. Ночь очень быстро сменила знойный день. Красноватый диск луны выкатился из-за леса и стал карабкаться по стройному стволу пальмы к ее растрепанной кроне. Все наполнено дрожащим голубым сиянием. Еле движущийся ветерок приносит с порогов Амазонки приглушенный шум падающей воды.