Александру передали весьма обнадеживающее письмо Наполеона, о котором он рассказал главным лицам российского двора. Но поскольку, как ему говорили, заявления, содержавшиеся в этом письме, оставались лишь словами, он потребовал официального подтверждения. Франция согласилась дать подтверждение, и Коленкуру разрешили подписать какое-нибудь соглашение относительно Польши. Коленкур дошел до того, что поставил свою подпись под конвенцией, которая в будущем могла самым обременительным образом связать Наполеона. В этой конвенции было сказано, что королевство Польши никогда не будет восстановлено; что слова «Польша» и «польский» исчезнут из всех актов и перестанут употребляться; что герцогство не будет более увеличиваться через присоединение каких-либо частей бывших польских провинций; что ордена польского рыцарства будут упразднены; и что все эти обязательства свяжут не только Наполеона, но и короля Саксонии и великого герцога Варшавского. Александр, казалось, готов был разорвать альянс, если эта странная конвенция не будет ратифицирована.
Вот в такой ситуации, несколько ранее появления окончательного текста вышеупомянутой конвенции, Коленкур и получил предписание сделать предложение российскому двору. Приняв с 8 на 9 декабря первого курьера из Парижа, он не смог немедленно повидаться с императором Александром, который отсутствовал в Санкт-Петербурге. Он получил аудиенцию сразу по возвращении императора и прямо сделал ему предложение, о котором его просили. Александр, слегка удивившись, не отрицал, однако, что взял на себя в Эрфурте род обязательства, хоть и без обещания успеха, попытаться убедить свою мать отдать Наполеону руку великой княжны Анны. Осыпав Коленкура всевозможными заверениями, которые следовало передать Наполеону, он отложил окончательный ответ, обещав дать его в самое скорое время.
Коленкур написал в Париж, что его предложения приняты превосходно, что всё внушает надежду их успех, но нужны бесконечные предосторожности и немного терпения. Подгоняемый курьерами от Шампаньи, которые прибывали один за другим, он воспользовался предоставленной свободой действий и дал знать российскому двору, что будут приняты любые условия, даже вытекающие из религиозных различий. Он снова виделся с императором, который уверил его, что вскоре будет получено и согласие матери, и официальное согласие всей императорской семьи, однако попросил еще несколько дней для окончательных объяснений. Было очевидно, что император Александр в конце концов согласится, что он не осмелится взять на себя отказ, который, задев столь чувствительную гордость Наполеона, привел бы к разрыву альянса, тотальной перемене в политике, утрате самых драгоценных его надежд в отношении Востока и, наконец, к внушающему тревогу альянсу Франции с Австрией. Так что в окончательном согласии не было сомнений, но Александр не хотел брать на себя обязательства касательно брака, прежде чем не получит главный приз альянса — ратификацию польской конвенции. Сначала он потребовал десять дней отсрочки, потом попросил еще десять и обещал объясниться во второй половине января.
Наполеон, который написал 22 ноября, что рассчитывает на ответ к концу декабря или началу января (курьеры тогда добирались из Парижа в Санкт-Петербург за 12—14 дней), был весьма разгневан задержкой. Он полагал, что его руку должны принимать тотчас после того, как он соблаговолит ее предложить, и показные предосторожности в отношении старой государыни, которая в действительности зависела от Александра, настроили его весьма неблагоприятно. Его гнев подогревало и то, что другие дворы, с которыми он мог породниться, проявляли полную к тому готовность.
Саксонский дом, разумеется, большего и не желал. Старый король Саксонии, соглашаясь отдать свою дочь, принцессу уже не юную, но превосходно воспитанную и такого сложения, какое позволяло надеяться на скорое и здоровое потомство, казалось, не делал жертву политике, но уступал сердечной склонности. Он и в самом деле был по-настоящему привязан к Наполеону.
Демонстрации со стороны Австрии были не менее благоприятны. Косвенные сообщения с этим двором свидетельствовали о самом его пылком желании породниться с Наполеоном. Брачный альянс с Францией, даже не упрочив положения Австрии, положил бы конец, по крайней мере, альянсу Франции с Россией, обеспечил бы мир, в котором была такая большая нужда, и рассеял страхи, навеянные всем старым династиям Байоннскими событиями. Поэтому все австрийские переговорщики, как гражданские, так и военные, делали в этом отношении намеки, которых Наполеон не принимал, ибо был еще полон надежд на брак с русской княжной, но намеки остались у него в памяти.