Между тем Наполеон утвердился в мысли (уже не раз приходившей ему в голову) созвать собор; он льстил себя надеждой, что сумеет руководить его ходом и либо принудит папу уступить, либо обойдется вовсе без папы, подменив власть главы Церкви верховной властью Церковного собора. Он собрал церковную комиссию, состоявшую из прелатов и священников, и предложил ей решить все вопросы, связанные с созывом собора. Должен ли собор стать всеобщим или местным? Нужно ли созывать на него всех христианских епископов или только епископов Империи, королевства Италии и Рейнского союза? Какие вопросы следует поставить перед собором, каких решений потребовать, какие формы соблюдать в девятнадцатом веке, столь отличном от эпохи, когда собирались последние соборы? Наполеон ожидал скорейшего изучения всех этих вопросов, намереваясь созвать собор в начале июня, прямо в день крестин короля Римского.
При этом он не упускал из виду положения дел на Севере и одинаково энергично занимался как дипломатией, так и военными приготовлениями.
Дипломатическому назначению, которое он сделал в то время, отдав пост министра иностранных дел Маре, герцогу Бассано, суждено было сыграть неблагоприятную роль в его судьбе. Как мы знаем, Наполеон уже расстался с Фуше и Талейраном, двумя выдающимися личностями, еще различимыми в ореоле славы императора. Фуше он заменил Савари, герцогом Ровиго, и не мог сделать лучшего выбора, коль скоро совершил ошибку, отослав Фуше. Талейрана он заменил Шампаньи, герцогом Кадорским, человеком благоразумным и умеренным, который ни в чем не убавлял его волеизъявлений, но ничего к ним и не прибавлял, а только несколько смягчал их собственной умеренностью. Шампаньи по всякому предмету составлял превосходные рапорты, но мало говорил, и его немногословность не развязывала языки иностранным дипломатам. Наполеон часто жаловался Камбасересу на то, что министр иностранных дел не умеет поддерживать беседу, и наконец уступил желанию государственного секретаря Маре, давно мечтавшего сделаться министром иностранных дел и представителем Империи в Европе. Наполеон решился на этот выбор в апреле 1811 года, когда положение в Европе усложнилось, и подобное назначение могло повлечь за собой самые неприятные последствия.
Роль, которую Маре предстояло сыграть в дальнейших событиях, требует, чтобы мы рассказали о нем подробнее.
Новый министр обладал как раз всем тем, чего недоставало Шампаньи. Насколько тот был скромен и даже робок, настолько Маре был лишен всякой скромности и робости. Он был честен и предан Наполеону, но такая преданность могла стать губительной для государя, являвшегося ее предметом. Он был послушен, имел склонность и талант к представительству, умел говорить и любил слушать сам себя, но чрезмерно тщеславился блеском своего повелителя и, казалось, был создан, чтобы усиливать недостатки Наполеона, если и возможно было что-либо прибавить к величию его недостатков и достоинств. Проходя через запинающиеся уста Шампаньи, повелительная воля Наполеона теряла силу; проходя через медлительные и насмешливые уста Талейрана, она теряла значительность. Манеру первого передавать его приказы Наполеон называл неуклюжестью, манеру второго — предательством. Но то было счастливое предательство, ибо оно предавало только его страсти на пользу его интересам! Со стороны Маре ничего подобного опасаться не следовало; напротив, можно было быть уверенным, что ни одно из непримиримых заявлений Наполеона не будет смягчено благоразумной сдержанностью его министра. Самый надменный из властителей получил самого нескромного из министров в ту самую минуту, когда доведенная до предела Европа, как никогда, нуждалась в осторожном обращении. Следует добавить, в извинение Маре, что он считал Наполеона не только величайшим из полководцев, но и мудрейшим из политиков, и не считал нужным вносить изменения в его мнения; подобная добросовестность невольно делала его опаснейшим из министров.
Семнадцатого апреля Наполеон вызвал к себе Камба-сереса, с которым советовался теперь редко, по религиозным предметам не прислушиваясь к нему почти никогда, однако продолжая прислушиваться по законодательным вопросам, а по вопросам о назначениях — только чтобы подготовить к своим внезапным решениям. Он рассказал Камбасересу о том, что ставил в упрек Шампаньи, продолжая уважать и любить его, и о своем решении заменить его Маре. Сказав несколько похвальных слов о первом и ничего не сказав о втором, ибо его молчания было довольно Наполеону, который угадывал всё, но ни с чем не считался, Камбасерес взял перо и составил декрет. Наполеон подписал его и велел забрать у Шампаньи портфель министра иностранных дел. Камбасерес в сопровождении Маре отправился к герцогу Кадорскому и крайне удивил его своим сообщением: этот превосходный человек не мог понять, чем не угодил повелителю, однако спокойно и молча повиновался и отдал свой портфель со скрытым, но видимым огорчением, а Маре принял его со слепой радостью честолюбца; первый не ведал, от какого тяжкого бремени избавился, а второй — в каких ужасающих катастрофах ему придется участвовать. Счастливая и ужасная тайна судьбы, которой мы следуем будто в непроницаемом облаке!