Его желания в этом отношении были очевидны, и папа с наивной пылкостью в них признавался. Но Барраль, Дювуазен и Мане не оставили ему на этот счет никаких иллюзий, заставив понять, что Наполеон никогда не позволит ему вернуться в качестве лишенного трона государя в столицу, где он правил как государь, если только он не вернется туда получившим возмещение и покорившимся; что следует отказаться от славной бедности Катакомб и выбирать между Савоной, где он пребывает в узах и не может исполнять обязанности понтифика, и Авиньоном, Парижем или Римом, где он будет свободен, увенчан тиарой и сможет полностью осуществлять духовную власть.
Эти объяснения заняли несколько дней. Посланцам, к которым присоединился епископ Фаэнцы, в конце концов удалось смягчить Пия VII и, что важно, доказать ему, что если ради самого себя он предпочитает узы малейшей уступке, то ради Церкви он не должен жертвовать выгодами, которых она, возможно, более не получит. Наконец, они дали ему понять, что им пора отправляться в обратный путь, дабы успеть на открытие собора, назначенное на начало июня, и что он должен определить свою мысль и дать им средство просветить собравшихся прелатов относительно своих намерений.
Подгоняемый известием об отъезде прелатов, папа разрешил записать (но не стал подписывать) декларацию, содержавшую, во-первых, согласие утвердить двадцать семь назначенных прелатов; во-вторых, обязательство Святого престола утверждать в будущем епископов, назначенных светским государем, в течение шести месяцев, по истечении которых, за отсутствием папского утверждения, их сможет утверждать митрополит; в-третьих, наконец, готовность, после обретения свободы и прибытия кардиналов, прислушаться к плану окончательного устройства Святого престола, которое ему предложат. Природа этого устройства не указывалась.
В таком общем виде эта декларация, с учетом преобладавших тогда мнений о каноническом утверждении, была совершенно приемлема, честна и не заключала ничего компрометирующего. Вручив ее посланцам собора, папа с сожалением расстался с мудрыми прелатами, сердечно благословив их на дорогу. Они отбыли 20 мая.
Однако в душе Пий VII волновался. Ночь после отъезда прелатов он провел без сна. Будучи мнительным и совестливым, страшась осуждения других и не имея возможности получить от кого-либо ободрение, он после бессонной ночи уверился, что проявил из ряда вон выходящую слабость, что весь христианский мир обвинит его в том, что он предал интересы Церкви из страха перед Наполеоном или потому, что ему надоели узы. Опасения эти относились в основном к последнему обязательству изучить при случае, когда ему вернут свободу и советников, предложения о будущем устройстве Святого престола. Папа боялся, что тем самым положил начало согласию на упразднение мирского могущества Святого престола и присоединение Римского государства к Французской империи.
Дневной свет и присутствие реальных предметов благотворно воздействуют на людей, подверженных ночному возбуждению. Префекту Монтенотте, который приобрел некоторое влияние на понтифика своим спокойствием, мягкостью и благоразумными беседами, удалось его несколько успокоить и доказать, что его заявление означает лишь обещание изучить вопрос и не содержит никаких указаний на его возможное решение. Тем не менее, чтобы ободрить Пия VII на этот счет, префект послал курьера сказать прелатам, что параграф декларации, относящийся к последнему предложению, должен быть обязательно вычеркнут, а остальное следует рассматривать не как договор или обязательство, а как прелиминарии, способные послужить основанием для переговоров. Добившись этого, Пий VII успокоился и написал кардиналу Фешу письмо, в котором весьма похвально отозвался о трех прелатах, разрешил собору верить их словам и выразил почти те же расположения, какие изложил в своей записке.
Когда посланцы вернулись из Савоны в Париж, Наполеон выразил удовлетворение результатом их миссии, ибо в отношении канонического утверждения он получил всё, чего можно было ждать, хотя до согласия с Пием VII насчет будущего устройства папства и было еще далеко. Ведь собор не мог не принять решения, которое одобрил сам папа, и значит, церковная жизнь и управление епархиями должны были возобновиться, и раскола можно было уже не опасаться.
Почти все епископы прибыли; их оказалось около ста, в том числе около тридцати из Италии. Прибывших прелатов было достаточно, чтобы собор получил подобающий блеск и авторитет, ибо, за небольшими исключениями, приехали все, кто мог.