Наконец после долгих дней пути они добрались до замка Олонд. Если бы душа немощной Ластени была живой, ее, наверное, поразило бы яркое сияние дня, когда они вышли из мрачного гроба почтовой кареты. Ластени было внове веселое зимнее солнце — они приехали в январе, — она и весной не видела такого в горной котловине Фореза, похожей на колодец, куда свет едва-едва пробивается сверху. Солнце могло бы согреть ее душу, но и в могучем потоке света помертвелая душа не очнулась. Ласковое солнце проглянуло, нарушив «обет слез», как говорят о дождливом сезоне в этом западном крае; под его лучами засверкала зелень пастбищ, которые не желтеют здесь и зимой, а живые изгороди из остролиста, отмытого частыми дождями до блеска и приглаженного сильным ветром, сделались яркими, словно изумруд. Нормандия — зеленый край, французская Ирландия, но Ирландия ухоженная, богатая, тучная, достойная носить платье цвета надежды, поскольку ее надежды сбываются, тогда как настоящая Ирландия обречена носить зеленую ливрею. Впрочем, никто, кроме Агаты, не порадовался солнышку. Мадам де Фержоль оборвала последнюю связь с внешним миром, оставив посреди Севенн могилу мужа, куда хотела бы лечь после смерти. Ее оживляло единственное желание: любой ценой спасти честь дочери, и никакая земная красота не прельщала ее; безразличной осталась и Ластени, замкнутая и замкнувшая в себе плод, неведомо как зародившийся в ней, словно злокачественная опухоль, о которой она столько мечтала.