Одним из представителей Освободительного Движения, который, в отличие от большинства своих единомышленников, признавал, что в России в 1905 году основан был настоящий конституционный строй, был Струве. Во время 3-й Думы, однако, он придерживался мнения, что конституционный строй в России не будет развиваться, а наоборот, приближается к концу. Он развил эту мысль в статье, озаглавленной «Столыпин и Гучков»33. В основе его понимания лежало вообще совершенно правильное наблюдение, что Столыпин не старается ускорить опубликование законов, которые будут гарантировать свободу и неприкосновенность личности, и что все его внимание сосредоточено на его аграрной программе. Этот факт подчеркивает также Маклаков34. Маклаков указывает, что Столыпин действительно представил Думе законопроекты, которые могли успокоить и удовлетворить образованное меньшинство населения, но на самом деле он никоим образом не был готов ради этих законопроектов вступать в борьбу с представителями правых сил. Но надо сказать, что это не было со стороны Столыпина ни оппортунизмом, ни капитуляцией перед влиятельными антилиберальными кругами (Струве как раз придерживался последнего мнения), это было просто логическим последствием его миропонимания и его основных концепций.
Дело в том, что Столыпин был глубоко убежден, что Россия может стать свободным правовым государством лишь тогда, когда крестьянство, то есть основная масса населения, поймет ценность свободы и права. А этого можно было ожидать только после того, как аграрное законодательство начнет давать плоды, то есть только тогда, когда крестьяне получат элементарные права, такие, как право частной собственности на землю, и элементарную свободу, как возможность самим свободно располагать своим имуществом и своей работой. Столыпину казалось беспредметной демонстрацией объявлять и провозглашать право на свободу, пока нет предпосылок, которые одни только и могут обеспечить использование этого права. Предпосылки надо было создать. Без этих предпосылок, которые только и могли быть созданы успешным проведением в жизнь аграрной реформы, право на свободу и вообще Конституция, по выражению Столыпина, которое приводит Маклаков, оставались лишь «румянцем на трупе»35.
Нелегко объяснить, почему даже Струве не понимал, что политика Столыпина ни в коем случае не является последствием капитуляции, а наоборот, она возникает вполне логически из его основных взглядов и концепций. Струве вполне правильно понимал как сущность абсолютизма, так и проблему его преодоления. Чрезвычайно интересны следующие его высказывания, сделанные еще в 1903 г.: «Юридический канон самодержавия обычно усматривают в первом томе „Свода законов“, но там одне только бескровные абстракции самодержавия, недурно скомбинированные конституционалистом Сперанским; реальное право самодержавия изображено в т. XIV — в „Уставе о предупреждении и пресечении преступлений“ и во многих других вовсе не „основных“ законоположениях. И пока это реальное право самодержавия будет живо, пока оно не будет бесповоротно упразднено, до тех пор все намечаемые земскими людьми реформы — как бы они ни были умеренны — останутся „бессмысленными мечтаниями“»36.
Именно Струве, на основании вышеприведенных наблюдений, должен был понимать, что то, что он вполне справедливо назвал реальным правом самодержавия, может быть преодолено и превзойдено, лишь когда крестьяне, после осуществления столыпинской аграрной программы, станут подлинными юридическими лицами в рамках гражданского строя, то есть когда они получат подлинное право на собственность и на предъявление финансовых и правовых исков — в общем, когда они будут равноправно участвовать в свободном юридическом устройстве государства. Ведь ясно, что чувство и сознание личной независимости может развиться в массе населения только при условии, что крестьяне станут действительно независимыми юридическими лицами, и что таким образом станет невозможным дальнейшее существование «реального права» самодержавия, а в то же время будет обеспечено продолжение конституции и полноценное существование права на свободу.
Я неоднократно подчеркивал, что считаю неправильным называть Конституцию 23 апреля 1906 г. лже-конституцией. Но если бы даже можно было так ее определить, то уж во всяком случае не потому, что в России не было парламентского строя или не было всеобщего голосования, и не потому, что царь не присягал Конституции, а только потому, что конституционный строй в России не был основан на развитом гражданском строе, который вообще всегда является необходимой основой для всякой либеральной конституции. (А настоящая конституция ведь по сути своей не может быть не либеральной). На самом деле, как я уже говорил в конце второй части этой книги, как раз неразвитость гражданского строя, гражданской свободы и повела к исчезновению политической свободы, к крушению конституционного строя в России.