— Музыка-201? Разве это не для аспирантов?
Она утвердительно кивнула, не сумев скрыть гордости.
— Полифония эпохи Возрождения.
— Что такое полифония?
— Ничего сексуального, подготовишка.
С какой стати я все это терплю? Она что, университетскую «Кримсон» не читает? Не знает, кто я такой?
— Эй, ты что, не знаешь, кто я такой?
— Знаю, — сказала она с некоторым пренебрежением. — Ты тот, которому принадлежит Барретт-холл.
Нет, она все-таки не знала, кто я.
— Нет, уже не принадлежит, — сказал я. — Мой прадедушка подарил его Гарварду.
— Чтобы у его правнука не было проблем с поступлением?
Ну, это уж слишком!
— Дженни, если ты так уверена, что я неудачник, зачем ты вынудила меня пригласить тебя в кафе?
Она посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась:
— Мне нравится твоя фигура.
Хочешь побеждать, умей проигрывать. Это не парадокс. Это типично гарвардская черта — способность обратить любое поражение в победу.
«Не повезло вам, Барретт. Но играли вы здорово!»
«Ей-богу, я рад, что вы не раскисли, ребята. Я ведь знаю, как вы хотели выиграть».
Конечно, чистая победа лучше. Самый предпочтительный вариант — вырвать ее в последний момент. Короче, провожая Дженни до общежития, я все еще не терял надежды победить эту рэдклиффскую сучку.
— Слушай, в пятницу вечером хоккейный матч в Дартмуте.
— Ну и что?
— Хочу, чтобы ты пришла.
Она ответила с обычным для Рэдклиффа почтением к спорту:
— Какого черта я пойду на этот вонючий хоккей?.
— Потому что я буду играть, — многозначительно сказал я.
Последовало короткое молчание. Слышно было, как падает снег.
— А за кого? — спросила она.
2
Оливер Барретт IV
Место рождения: Ипсвич, Штат Массачусетс, США.
Возраст: 20 лет.
Рост: 5 футов 11 дюймов (180 см).
Вес: 185 фунтов (83 кг).
Колледж: Филлипс Эксетер.
Курс: выпускной.
Основной предмет: общественные науки.
В списке лучших на курсе: 1961, 1962, 1963.
Будущая специальность: юриспруденция.
В первой сборной: 1962, 1963.
Дженни уже наверняка прочла мою биографию в программке, которую раздавали зрителям. Я трижды напомнил нашему менеджеру Вику Клейману, чтобы ей ее дали.
— Господи, Барретт, можно подумать, это твое первое свидание!
— Заткнись, Вик, а то собственными зубами подавишься.
Когда мы разминались на льду, я не махал ей рукой (еще не хватало!) и даже не смотрел в ее сторону. И все-таки она, наверное, думала, что я поглядываю на нее. Ведь не из уважения же к американскому флагу она, дальнозоркая, сняла очки, когда исполняли национальный гимн?
К середине второго периода мы выигрывали у Дартмута 0:0. Иными словами, Дейви Джонстон и я вот-вот должны были распечатать их ворота. Зеленые черти это почуяли и стали грубить. Они вполне могли переломать нашим пару костей, прежде чем мы переломим их оборону. Болельщики орали, требуя крови. В хоккее это означает либо действительно кровь, либо гол. Как говорится, положение обязывает, и я никогда не отказывал зрителям ни в том, ни в другом.
Дартмутский центральный нападающий Эл Реддинг рванулся в нашу зону, но я врезался в него, отобрал шайбу и бросился в атаку. Трибуны взревели. Слева от меня был Дейв Джонстон, но я решил забивать сам, помня, что их вратарь малость трусоват — я нагнал на него страху, еще когда он играл за «Дирфилд». Однако, прежде чем я успел бросить, на меня навалились оба дартмутских защитника, мне пришлось проехать за ворота, чтобы не потерять шайбу. Втроем мы рубились за спиной у вратаря, сшибаясь и швыряя друг друга на борт. Моя обычная тактика в таких потасовках — молотить что есть силы по всему, что одето в цвета противника. Где-то у нас под коньками металась шайба, но мы сосредоточенно старались вышибить друг из друга душу.
Судья засвистел.
— Вы! Две минуты штрафа!
Я поднял глаза. Он показывал на меня. Что я такого сделал, чтобы меня удалять?
— Ладно, судья, что я такого сделал?
Но тот, похоже, не был расположен к продолжению диалога. Подъехав к судейскому столику, он прокричал: