– Кои… Как??? – я чуть не обалдела, если честно, от подобной терминологии из уст этой теряющейся в скромности женщины: – То есть… Вы хотите сказать…
– Слишком часто, доктор! У меня темперамент нормальной активности! Мне достаточно двух иногда даже неполноценных актов в день. А он…
– Мгновение, Ирочка! – мне резко стало не до внутренних разграничений моих ролей. – А муж? Вы, по всей вероятности, живёте с сыном одни? Хотя, если, вы сказали – старший…
– Нет, доктор! В том-то и дело, что не одни! Помимо Миши у меня совершенно невероятный муж, любимая дочка-школьница и горячо любимая собака Джерри. И я им сто раз говорила уже, что меня не хватает на всех! А Миша… Миша… он…
– Он вас заебал… – подсказала я, по всей видимости, верное определение, и Ирочка согласно кивнула: «Ага…».
«Мне б ещё тебя, Ирочка, выебать!..», мелькнуло уж совсем неуместное в голове, я сколь могла сосредоточилась и поправила свои новые очки в роговой оправе.
– Ну, что ж, ничего страшного! – я погладила её по напряжённому худенькому бедру. – Рядовой случай узконаправленной гиперсексуальности! Проведём обследование и решим, что делать. Позовите, пожалуйста, Ирина Григорьевна, вашего сына.
Теперь я сама пребывала в лёгкой растерянности, но, стараясь не подать виду, перешла на дежурный тон и даже забыла на миг о том, что «рядовой случай» вообще-то имеет место в инцестуальных отношениях сына и матери.
– Доктор, а мне возможно не присутствовать при обследовании? – Ирочка чуть покраснела кончиками ушек. – Мне так неудобно всё это… И потом… на работу… У меня очень строгий начальник…
– Конечно-конечно, мы сами тут разберёмся с вашим Мишей! Зовите его, Ирочка, и можете быть свободны, – я первая встала с дивана и направилась к своему рабочему креслу за столом.
– Миша, заходи! – Ирочка приоткрыла дверь.
Лохматая голова на этот раз оказалась в кабинете в сопровождении близоруких перекошенных очков, потрёпанных джинс, полуистлевшей футболки и диких классических кед.
– Здравствуйте! – очки блуждали по углам и поздоровались, видимо, с одним из них. На мгновенье фокус оптики задержался на светло-голубой ширме отгораживавшей место для переодевания. – Доктор, а разве маме не надо раздеваться? Я думал…
– Доброе утро! Sit down, please, молодой человек! – прервала я наметившиеся мыслительные потуги фривольного характера в этой лохматой башке. – Ирина Григорьевна, вы можете идти, если Миша даёт слово не покидать этот кабинет до завершения обследования!
– Ага! – пациент сел на стул напротив стола и напряжённо переводил взгляд с меня на Ирчину задницу. – Чего это мне покидать – на третий этаж без лифта пёхали!
«Наверное, очень устал…», подумала я и услышала от дверей:
– До свиданья… спасибо большое… Миша, если ты будешь плохо себя вести – дай, пожалуйста, тёте доктору мой телефон, и вы позвоните, пожалуйста, мне! Хорошо?
Ирина Григорьевна скрылась за плавно прикрывшейся дверью, и мы остались с моим утренним пациентом один на один. Я склонилась над формой карточки регистрационного учёта. «Фамилия, имя, отчество, год рождения…». Двадцать семь… Блин, она что его в девять лет родила?! Ирочке в своём сознании я никак не могла дать более тридцати семи лет. «Пол» – понятно какой; «адрес»… Он отвечал на вопросы, иногда чуть заикаясь или просто слегка притормаживая, и при этом ёрзал-вертелся на стуле, что я определяла по доносящемуся до слуха скрипу.
– Доктор, а мне не надо раздеваться?
Секунд десять я пристально смотрела на него сквозь очки, и мои строго обрамлённые линзы пересекались с его перекошенными и перемаргивающимися стёклами.
– Во-первых, зови меня Ниной Михайловной! – я отчего-то сильно сжала перо ручки и плотно сдвинула коленки под столом. – А, во-вторых, всё что будет нужно сделать – я скажу! Хорошо, Миша?
– Хорошо… Нина Михайловна… А вопросы можно задавать?
– Можно… – я строго улыбнулась. – Раз уж ты их всё равно уже задаёшь! Хотя этим обычно занимаюсь я!
– Нина Михайловна! – в голосе скользнула едва уловимая жалобная нотка, мне показалось, что пациент пытается с ходу выйти на психологический контакт, и я нахмурилась:
– Что?
– Нина Михайловна… Можно я вас выебу?
– Нельзя! – я облегчённо вздохнула внутри: это была попытка выхода совсем не на психологический контакт. – Миша, ты берёшь ручку, вот чистый лист бумаги, и излагаешь по порядку события вчерашнего твоего дня. Затем мы вместе с тобой разбираем получившийся материал. Описывай всё самое важное на твой взгляд, не вдаваясь в мелочи и подробности. Понял?
– Я писать не умею! – выдвинулся слабый контраргумент, но я ожидала чего-то подобного.
– Ничего, научишься! Пиши, как умеешь!
– Нет, по правде! Я ручку в руках уже столько лет не держал! Поломаю ещё… Можно я на ноте на вашем? Я быстро тогда напишу и понятно, наверное…
– А, вот в чём дело! – вообще-то я собиралась поиграть в шарики, пока пациент будет мучать бумагу, но раз такое дело…
– Держи! – я развернула раскрытый ноутбук к нему. – Но тогда в твоём распоряжении не более получаса! Максимум – сорок минут!
– Как в школе, ёбт… – пробурчал пациент, но мне было уже всё равно: я решила навестить в появившееся свободное время свою милую медсестричку Леночку.
– И, пожалуйста, следи за своим языком! – напутствовала я ещё втыкающегося в клавиши писчего и тут же обернулась опасливо на него: видимо для того, чтобы убедиться, что он не воспринял мою просьбу буквально и не высунул перед носом для созерцания свой язык…
Леночка, как нельзя более кстати, оказалась тоже свободна, что случалось в её работе крайне редко. К тому же Зинаида Ивановна, новый врач-терапевт, уже вышла на вызовы, и мы с удовольствием попили чудесного цейлонского чая с «наработанной» Леночкой шоколадкой.
Как всегда Леночка пыталась убедить меня в противоестественности лесбийской любви, а я в ответ горячо соглашалась и говорила, что у меня было всего только два опыта подобных встреч, и они мне совсем не понравились, просто специфика новой моей работы требовала освоения новых отношений и какого-то развития. Меня всё ещё даже немного шокировала сама мысль о сексуальных контактах девочки и девочки, но Леночку я любила совсем не как женщину, а просто как прелестное, милое мне существо. Что, правда, не мешало мне постоянно пытаться забраться к ней под юбку или в глубокий разрез халатика к весело выпирающим вперёд грудкам. Леночка же, испытывая свои стойкие предубеждения к однополой любви, всё же почему-то не могла отказать именно мне, что объясняла иногда, под невероятное смущение, чувством глубокой ко мне симпатии и привязанности. Так или иначе, но я вдоволь налапалась в этот раз за её тугую горячую письку и оставила под пышными белыми локонами на шейке самый настоящий засос… В пылу чаепития Леночка в который уже раз под моими расспросами поведала историю своего скромного девичьего грехопадения (онанизм с двенадцати лет) и показала, как она это делает. Впрочем, напрочь отказалась снять трусики, и я с наслаждением посасывала шоколадку, прихлёбывая из чашки и наблюдая, как тихонько постанывает моя медсестричка, раздвинув ножки и активно шевеля пальчиками под резинкой. Наконец, Леночка, чуть всхлипнула, страшно покраснела и мелко затрясла коленками, кончая в трусы. Я наклонилась, поцеловала её в коленку и одёрнула на ней халатик. Очень своевременно – в дверь как раз постучались…
Пациент мой с усердием матёрого сетевого дятла стучался в кейборд. «Получается?», я проскользнула, казалось, почти незамеченной позади него в уголок для переодевания (после подобных визитов к Леночке я регулярно меняла трусы) и задёрнула за собой шторку ширмы. Совершенно спокойно я сняла халат и стянула вымокший насквозь предмет туалета, на миг запутавшись тканью об острый каблук. «Нина Михайловна… Вас, да, уже выебали?», громом среди ясного неба раздался сзади вопрос. Я застыла как вкопанная, но быстро собралась и нашла силы обернуться: позади абсолютно непринуждённо стоял, распахнув во всю ширь занавеску, мой пациент и заглядывал мне в очко. Мелькнула совсем ни к делу мысль о том, что я до сих брею жопу с пиздой только к пляжному летнему сезону, и какие мокрые красоты предстали там, пока я стояла раком, этому моему пациенту-придурку, можно лишь догадаться…