…Политические партии склонны к компромиссам, мировоззрения — никогда. Политические партии всегда считаются с политическими противниками, мировоззрения провозглашают свою непогрешимость»44.
Когда Гитлер спустя ровно десять лет после написания всех этих поучающе сформулированных утверждений оказался в состоянии претворить их в действительность, то с самого начала столкнулся с тем, чего он не ожидал. 30 января 1933 года он и его правительство пришли к власти не путем революции, а «легально», как призванный президентский кабинет, в котором НСДАП представляла сильнейшую политическую партию рейхстага45, причем в кабинет от национал-социалистов вошли только: Гитлер как рейхсканцлер, Фрик как имперский министр внутренних дел и Геринг как министр без портфеля и имперский комиссар прусского Министерства внутренних дел, к которым позднее прибавились д-р Геббельс (март 1933 года), Эрнст Рём и Рудольф Гесс (конец 1933 года) — в ходе унификации партии и государства.
«Победа партии означает смену правительства, — заявил Гитлер 19 марта 1933 года и программно продолжил в духе своего учения, сформулированного десятью годами ранее в “Майн Кампф”, — Победа мировоззрения — это революция, глубоко и существенно преобразующая всю жизнь народа»46. Уже в книге было очевидно, что, говоря о «глубоком и существенном преобразовании», он имеет в виду вовсе не революционное изменение социальной структуры, а лишь расово-идеологическую переделку и полное перевоспитание мировоззрения. Но поскольку лишь немногие немцы действительно знали содержание книги «Майн Кампф», большинство его «соотечественников и соотечественниц» (Volksgenossen und Volksgenossinnen)47 ожидали от того, кто, начиная с 1919 года, постоянно, громко, упрямо и сердито выступал, кого в 1934 году из-за его необычной политической карьеры и национал-социалистической пропаганды, по крайней мере в рейхе и на особенный лад, знал каждый ребенок, что Гитлер всегда будет своевременно и «национал-социалистически прямолинейно» говорить, что он собирается делать и как будет поступать в том или ином случае. Поэтому не только его критики потом спрашивали себя, куда он нацеливается и что он фактически собирается делать, когда он, ставший уже значительно более зрелым и опытным политиком, чем в 1925 году, перестал открыто говорить о своих подлинных намерениях так, как это делал прежде в «Майн Кампф» и бесчисленных речах.
Несмотря на книгу, все речи и пророчества Гитлера, в том числе — в «личном кругу», в его пути как политика кое-что фактически непонятно, многое — противоречиво, а что-то — случайно. Когда он, например, после Первой мировой войны, когда разбитой Германии, которой, вследствие ее нестабильности и инфляции, иностранные государства отказывали в предоставлении займов, не удалось добиться разрешения признать на мировом рынке свободный обмен товарами в качестве законного платежного средства, а 11 января 1923 года французские и бельгийские войска заняли Рурскую область, повел себя так, что даже самые верные сторонники НСДАП были сбиты с толку. Если весь правый фронт и левые радикалы, в этой ситуации внезапно выразившие готовность к совместным действиям с крайне правыми, потребовали от правительства Куно превратить провозглашенное им «пассивное сопротивление» — в активное, Гитлер со своей партией, располагавшей в это время самыми сильными ударными формированиями — насчитывавшими около 6000 человек Штурмовыми отрядами (СА), остался в стороне. К удивлению своих сторонников, он заявил, что каждый, кто примет участие в «активном сопротивлении» против оккупационных войск, будет выброшен из партии. Едва ли кто-либо понимал, чего хотел Гитлер, каков его тактический замысел. Два года спустя, в «Майн Кампф», он открыл всем, что этот кризис, по его мнению, создал особенно благоприятную предпосылку для того, чтобы «окончательно положить конец» «марксистским изменникам родины и губителям народа»48, какой именовал правительство рейха.«Так же, как мы кровью расплатились в 1918году за то, — пишет он в “Майн Кампф”, — что в 1914 и 1915 годах раз и навсегда не раздавили голову марксистской змее, так же, самым пагубным образом, нам отомстит и то, что в начале 1923 года мы не использовали случай окончательно положить конец марксистским изменникам родины и губителям народа… Гиене так же трудно оставить мертвечину, как марксисту — измену родине»49.