Однако, Гитлер, о котором в 1920 году ходил слух, что, он хотел стать «профессиональным оратором-пропагандистом»7, который был в период написания «Майн Кампф» довольно популярным политическим оратором, партийным функционером и вождем наиболее радикальной антисемитской и антидемократической партии в Веймарской республике (официально распущенной после организованного ею путча), никогда не был писателем. Стиль «Майн Кампф» определяется риторикой Гитлера. Последний прекрасно чувствовал себя в центре внимания многочисленных, по большей части весьма бурных, собраний, но он был не только страстным и агрессивным оратором. Часто ему приходилось также писать или диктовать. Ближайшее окружение редко видело Гитлера, выступающего «без гнева и ярости», даже с 1937 года8. Часто его настроение полностью захватывало его. Одна из его секретарш рассказывала, что во время диктовки его голос срывался и кровь сильно приливала к лицу, когда он произносил, например, слово «большевизм»9. Несомненно, именно в этом причина множества неровных и безобразных формулировок в «Майн Кампф».
Гитлер, признававший в качестве своих учителей лишь некоторых писателей, поэтов и мыслителей10 и часто хваставшийся тем, что прочел и изучил необычно много, из прочитанного им сохранил в памяти немногое. Характерно, что уже в «Предисловии» к книге «Майн Кампф», где он делает иронические замечания по поводу речи рейхсканцлера Бетман-Гольвега11, называя ее «беспомощным лепетом»12, Гитлер писал: «Я знаю, что завоевать людей можно не столько написанным словом, сколько, в гораздо большей степени, — устным словом, что любое великое движение на этой земле обязано своей мощью именно великим ораторам, а не великим писателям». Тем не менее не понимал, что написанное слово выполняет важную задачу: «Для планомерного и цельного распространения учения, нужно записать его основные положения — для сохранения навечно»'13.
Так как Гитлер как партийный политик, до написания книги «Майн Кампф» завоевал популярность (особенно в буржуазных слоях) не письменными академическими анализами и не подобным же образом распространяемой кажущейся ученостью, а постоянными одними и теми же демагогически повторяемыми речами, в которых он излагал свое мировоззрение, в его сознании укрепилась та точка зрения (не без влияния Ле Бона и Мак-Дугалла14), что в практической политике действительно большого успеха можно добиться не ставящими явление под сомнение академическими рассуждениями и безопасными намеками на трудные для восприятия детализированные специальные литературные источники, а воспламеняющими речами, проникновенными призывами, впечатляющими разъяснениями и ударными лозунгами, такими, например, как: «Свобода, Равенство, Братство», «Вся власть Советам» и «Прочь из Рима». Многие его пропитанные злобой и полемикой замечания о писателях и интеллектуалах, имевших свое мнение, отличающееся от мнения Гитлера, несомненно, объясняются этой точкой зрения. Например, в речи 10 ноября 1938 года в Мюнхене он говорил: «Когда я смотрю на нашу интеллигенцию — к сожалению, в ней еще есть нужда, иначе в один прекрасный день ее можно было бы… искоренить или сделать что-то подобное… мне становится почти страшно»15. Или, в «Майн Кампф»: «Все нынешние писательствующие рыцари и лягушки могут сказать себе четко, что великие преобразования в этом мире никогда не делаются гусиным пером! Нет, перо нужно лишь для того, чтобы теоретически обосновать эти преобразования. Носила, сдвигающая с мертвой точки огромные исторические лавины религиозного и политического характера, с древнейших времен была магической силой устного слова.
Широкие массы народа, прежде всего, можно привлечь лишь могуществом устного слова. Но все великие движения — это народные движения, вулканические извержения человеческих страстей и душевных переживаний, поднимаемые либо жестокой богиней нужды, либо огненным факелом швыряемых в массу слов, но не лимонадными потоками эстетствующих литераторов и салонных героев.
Судьбу народа можно изменить лишь бурей горящей страсти; но страсть можно разбудить лишь при условии, если ты сам несешь ее в себе. И только она порождает избранные ею слова, которые подобно ударам молота могут пробить ворота, ведущие к сердцу народа. Того, у кого нет страсти, у кого рот остается закрытым, небо не выбирает глашатаем своей воли. Поэтому, пусть тот, кто пишет, остается сидеть возле своей чернильницы, чтобы “теоретически’’ объяснить то, для чего у него достаточно понимания и умения; но для роли вождя он не рожден и не избран»16.