То, что Гитлер пишет в «Майн Кампф» (глава 4 «Мюнхен») о периоде жизни в Мюнхене, мало пригодно в качестве источника информации для биографа. Там он развивает свои представления о «фальшивой политике союзов Германии», о «четырех путях германской политики», о «приобретении новых территорий», о «признании недействительным Австрийского союза», о спекулятивных конъюнктурных союзах «с Англией против России» и «с Россией против Англии», об «англичанине в немецкой карикатуре», о «внутренней слабости Союза трех», о «Памятной записке Людендорфа» (1912 года), о «государстве и хозяйстве» и об «отношении Германии к марксизму»90 и добавляет: «Во всяком случае, это время перед войной было самым счастливым в моей жизни»91.
Так же как не похоже на Гитлера писать неприкрашенную правду, так же он и умалчивает об успехе австрийских властей, нашедших его в Мюнхене, после того как с осени 1909 года он скрывался от призыва в армию92.
Его рассказ о реакции на начало войны понятен лишь посвященным, читающим между строк, в которых Гитлер, на свой манер, пытается представить себя в выгодном свете. «По политическим соображениям я, в первую очередь, уехал из Австрии (“расового Вавилона”, как часто он презрительно называл “двойную монархию”. — Примеч. авт.), — пишет он, — но когда началась война, мне пришлось, само собой разумеется, заплатить за такой образ мыслей. Я не хотел сражаться за государство Габсбургов, но был готов в любой момент умереть за мой народ и представляющую его империю»93. Действительно, в Мюнхене он сразу же после начала войны попросился на военную службу. Уже «3 августа я направил просьбу Его Величеству королю Людвигу III — разрешить мне вступить в какой-либо баварский полк»94, пишет он по этому поводу, и это похоже на правду. Просьбу в феврале 1914 года признанного «непригодным» к воинской службе Гитлера удовлетворили. 16 августа он смог — при содействии Эрнста Хеппа — вступить в баварский полк Листа95, где 8 октября 1914 года он принял присягу на верность королю Баварии и затем — своему кайзеру Францу Иосифу96.
После необычно краткого и недостаточного обучения в октябре 1914 Гитлер попал на фронт. В одном длинном и содержательном письме97 Эрнсту Хеппу он рассказывает о том, что в феврале 1915 года:
«После беспримерно красивой поездки по Рейну мы 23 октября прибыли в Лилль. Уже проезжая по Бельгии, мы могли видеть войну. Лёвен представлял собой кучу развалин и пожарищ. До Дурмея поездка была довольно спокойной и безопасной. В нескольких местах железнодорожные пути, несмотря на строжайшую охрану, были повреждены. Все чаше попадаются взорванные мосты, разбитые локомотивы… Слышен также далекий монотонный гул наших тяжелых мортир. Под вечер мы прибыли в значительно разрушенный пригород Лилля. Мы выгрузились и стали слоняться вокруг ружейных пирамид. Примерно уже около полуночи мы, наконец, вошли в сам город. Бесконечная, монотонная дорога, слева и справа — низкие фабричные здания, бесконечные закопченные и задымленные кирпичные коробки… После 9 часов на улицах никого нет, только военные. Мы, почти с опасностью для жизни, лавировали между обозами и колоннами с боеприпасами, и, наконец, добрались до внутренних ворот крепости… Мы были уже далеко от Лилля. Орудийная канонада стала слышна сильнее. Как гигантская змея наша колонна ползла вперед. В 9 часов скомандовали привал в парке, окружающем замок. Два часа отдыха, и снова в путь до 8 вечера. Теперь полк исчез, он разбился на роты, которые постоянно ищут прикрытия от атак с воздуха… Наконец, мы видим сразу за нами немецкую гаубичную батарею, которая каждые 15 минут выбрасывает два снаряда через наши головы — в черную ночь. Они ревут и шипят сквозь воздух, а потом издали слышны два тупых удара. Каждый из нас вслушивается…
И пока мы, разговаривая шепотом, лежим, тесно прижатые друг к другу, и смотрим в звездное небо, вдали послышался какой-то шум, который постепенно стал приближаться, а стрельба из пушек участилась, пока не перешла в непрерывный грохот. Каждый из нас вздрагивал всем телом. Это называлось: англичане наносили ночной удар. Мы долго ждали, не понимая в чем дело. Затем снова стало тише, наконец, адский шум совсем стих, только наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой железный привет. Утром мы увидели большую воронку от снаряда… Мы поползли по земле к опушке леса. Над нами ревело и свистело, вокруг летели обломки разорванных в клочья деревьев. Снова лопались гранаты на опушке леса, взметая облака камней, земли и песка, вырывая из земли тяжелейшие деревья и уничтожая все в желто-зеленом, мерзком, зловонном дыму. Мы не могли вечно лежать здесь, и если нам суждено погибнуть, пусть лучше это произойдет не здесь… Когда выдалось мгновение, я вскочил и побежал, через луга и поля свеклы, прыгая через канавы, проволоку и живые изгороди, потом услышал впереди крики: “Сюда, все сюда!” Вижу передо мной длинный окоп, через секунду уже прыгаю в него, спереди и сзади, слева и справа то же самое делают множество других… Перед нами продолжают рваться снаряды, в том числе — и в английских окопах. Как из муравейника оттуда выскакивают ребята, а мы приступаем к штурму. С быстротой молнии мы перебегаем поле и после стычки, иногда переходящей в рукопашную, мы выбрасываем молодчиков из нескольких линий окопов… Того, кто не сдается, пристреливают…»98