Многие баварские военные сразу же после провозглашения «социальной республики» покинули места своей службы, то есть в то время, когда Гитлер якобы не мог себе представить, что «даже в Мюнхене это безумие может вырваться наружу». В воззвании Курта Эйснера, представлявшего Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, офицерам гарантировалось, что они могут «спокойно продолжать свою службу», если они согласны с «требованиями изменившегося времени»122. Причем в большинстве случаев они были рады «получать указания от новых политических властей и продолжать свою службу дальше. Генерал барон фон Шпейдель, представитель офицерского корпуса, уже 8 ноября заявил, что офицеры “при сохранении своих убеждений, безоговорочно и сознательно отдают себя на службу народному государству”. Вследствие политической ситуации они прекращают официальные контакты с королевским двором и, по необходимости, сотрудничают с новой властью. Ни военные, ни баварская королевская полиция в этой обстановке не прибегли к активным действиям с оружием в руках для защиты наследственного королевского двора. Все чиновничество продолжало выполнять, как и прежде, свои служебные обязанности»123
Также Гитлер не мог не знать, что традиционный баварский сепаратизм, называемый там «федерализмом», стал в 1918 году одним из лучших союзников Эйснера, поскольку он в «Майн Кампф» многократно упоминал об этом и упрекал, например, Баварскую народную партию в том, что она из «трусливых партикулярных интересов поддерживает особые права баварского государства»124. То, что революция в Баварии не понималась как новая и революционная организация государственного управления и как новые социальные отношения, а как, главным образом, демонстративная зашита особых интересов Баварии125, которая глубоко волновала в 1918 году многих баварцев, и с которой какое-то время соглашался даже «красный» премьер-министр (Эйснер), сам не бывший баварцем126 Гитлер в 1918 году, конечно, не знал. Однако в 1925 году, когда он уже обладал большим политическим опытом, особенно, в части этого сепаратизма, и был великолепно знаком с политическими событиями в Германии, он уже мог бы говорить о революции более осмысленно, а не так, как он это сделал в «Майн Кампф».
Если в ноябре 1918 года Гитлер был слабо информирован об основных фактах, связанных с революцией, как он пытался симулировать, то в 1924/25 году, при написании 1-го тома «Майн Кампф», ему следовало бы их учитывать. Его текст показывает, что он и не думал в своей книге представить пережитые им события в их подлинном свете.
«В конце ноября 1918 года я вернулся (из госпиталя. — Примеч. авт.) в Мюнхен»127, правдоподобно пишет он в 8-й главе «Начало моей политической деятельности». В своей краткой биографии, вышедшей 29 ноября 1921 года, он, напротив, указывает, что только «с декабря 1918 года»128 снова прибыл в Мюнхен, в резервный полк. Как следует из документов, 21 ноября 1918 года он выехал из госпиталя в Пазевалке, в котором, по-видимому, решил «стать политиком»129. Но доказано, что решение стать политиком принималось не так спонтанно и четко, как стилизованно он описывает это в «Майн Кампф». Например, еще на фронте он обсуждал со своим товарищем, баварским художником Эрнстом Шмидтом, вопрос — станет ли он после войны художником или политиком130. До своего отравления газом в октябре 1918-го, ответ на этот вопрос у него еще не сложился. И даже после своего выхода из госпиталя — тоже. В течение целого года он выполнял приказы своих военных командиров, не требовавшие от него собственных серьезных решений. Когда он в сентябре 1919 года, наконец, сделался «политиком», ему пришлось испытать в этой роли конкуренцию со стороны других желающих131.
О своих переживаниях после выхода из госпиталя он пишет в «Майн Кампф»: «Я направился… в резервный батальон моего полка, находившийся в руках “солдатского совета ”. Вся обстановка была мне настолько отвратительна, что я сразу решил, при первой возможности, уйти отсюда. Вместе с надежным боевым товарищем, Шмидтом… я отправился в Траунштейн и оставался там до тех пор, пока лагеря не свернули. В марте 1919 года мы вернулись в Мюнхен. Положение было невыносимым и принуждало к продолжению революции. Смерть Эйснера лишь ускорила развитие событий и, наконец, привела к диктатуре Советов, лучше всего выразившейся в недолгом господстве евреев, которое было целью зачинщиков всей революции»132