Элхасай упомянут не как оппонент, но как авторитет для подтверждения правоты Мани»
(Смагина, 1998, 291; ср.: Smagina, 1992, 365—366). Однако возникает вопрос, а могли
Мани считать Эльксая тем «праведником» и своим предшественником, который укре
пил «Церковь нашего Господа». Ведь, как явствует из СМС, для Мани Эльксай был все
го лишь «родоначальником» (αρχηγός) той «секты крестителей» (δόγμα τών βαπτιστών:
11. 3—4), из которой Мани бежал и которую он, конечно, не воспринимал как истин
ную Церковь. Учитывая сказанное, вопрос об отождествлении этого «праведника» с
тем или иным конкретным персонажем следует пока оставить открытым.
568 См., например, Bohlig, 1994b, 279: «Wohin der Manichaismus auch kam, erbemiihte
sich, die Sprache seines Mythos der Sprache der jeweils vorhandenen Religionen anzupassen».
Это приспособление касалось как изменений самого жанра сочинения, так и, естествен
но, изменений терминологии. Так, например, китайский Tract., переведенный, скорее
всего, с согдийского или парфянского (см. выше, прим. 352), был стилизован под буд
дийскую сутру (ChavannesPelliot, 1911, 509, прим. 2 et passim; ср., однако, возражения
Зундермана, который считает, что здесь, по всей вероятности, мы имеем дело с тем же,
что и в коптских Keph, жанром: Sundermann, 1992, 19); китайские тексты дают также
богатый наглядный материал по изменению терминологии: так, например, поскольку
китайский язык не имеет слова для обозначения понятия «бог», при переводе таких
парфянских слов, как bg’n или yzd’n (оба мн.ч.; букв, ‘божества’), обозначающих в ма-
нихейском контексте «эманации» Отца Величия, в китайских переводах использовался
термин fo, т. е. «Будда» и т.д. (подробнее см.: Bryder, 1992, 338-339). Примерно то же
положение дел мы встречаем и в иранских манихейских текстах, которые зачастую пе
редавали такие сирийские понятия, как aba d-rabbuta или ’nasa qadmaya (т. е. «Отец Ве
личия» и «Первый Человек»), понятиями, взятыми из пантеона маздеизма: ср.-перс. by
zrw’n, ’whrmyzd by (т. e. «Бог Зурван», «Бог Ормазд»; подробнее об иранском материале
см.: Sundermann, 1979). Делалось это, с одной стороны, для того, чтобы приспособить
новые представления к местной религиозной культуре и сделать их понятными тем,
кто исповедовал другую религию, с другой стороны по тому, что манихеи на протяже
нии всей своей истории из-за постоянных преследований почти всегда вынуждены были
скрывать свою истинную веру и быть своего рода crypto-Manicheens (об этом феномене
в Египте см.: Stroumsa, 1982, 194 сл.).
569 Слова, сказанные почти сто лет назад по поводу китайского манихейства выдаю
щимися французскими учеными, применимы в равной степени и к манихейству в лю
бой другой стране: «Separe de son pays d’origine… manicheisme, tout en reagissant sur les religions voisines, se penetra peu a peu de leurs idees et de leurs formules. <…> Jusqu’aux derniers temps de son histoire, il connait les ‘deuxprincipes’ et les ‘trois moments’» (ChavannesPelliot, 1913, 377).
Современный исследователь, задавая вопрос, каким же понятием,
transmission, translation или transformation, следует определить переход манихейского
учения из одной культуры в другую, отвечает на него так: «All of them. I think the secret of the often successful Manichaean ‘manichaean technique’ was exactly this combination» (Bryder, 1992, 334-335).
570 Этот миф поражал своей причудливостью и вызывал активное раздражение у всех
древних оппонентов манихейства, давая им широкий простор для насмешек. Так, Алек
сандр Ликопольский говорит: «Они перещеголяли даже мифографов (πολύ δέ τούς
μυθοποιούς ύπερβεβλήκασιν), оскопивших Урана и выдумавших козни сына, который желал
захватить власть, против Крона… Разве не похожи (на рассказы этих мифографов) их
(т. е. манихеев) рассказы, когда они описывают прямую войну Материи против Бога?
Однако они говорят об этом не аллегорически (μήδεί δι’ ύπονοίας), как делает это Гомер
в Илиаде, когда заставляет Зевса радоваться, глядя на войну богов друг с другом… Гово
рю я это, потому что знаю такую породу людей: когда у них не хватает доказательств,
тащат они (цитаты) из самых разных сочинений, чтобы защитить свою собственную
точку зрения (…έπειδάν αποδείξεων άπορώσιν, ενι πανταχόθεν άπο τών ποιήσεων συμφέροντος
καί άπολογίαν ταυτα υπέρ τών ιδίων δοξών ποιουμένους)…» (Adv. Man. X; Brinkmann, 16.
9—24). Спустя два с лишним века ему вторит Симплиций: «Они выдумывают какие-то
небылицы, которые даже не заслуживают того, чтобы называться мифами; они отно
сятся к ним не как к мифам, поскольку не думают, что за ними стоит что-то другое, но
верят в сказанное, как в истину» (τέρατα γάρ πλάττοντές τινα άπερ ουδέ μύθους καλεΐν
άξιον, ούχ ώς μύθοις χρώνται ούδέ ένδείκνυσθαί τι άλλο νομίζουσιν, άλλ’ ώς άληθέσιν
αύτοΐς τοΐς λεγομένοις πιστεύουσι: In Epict. Ench. XXXV; Hadot, 326.105—107). Оба фило