Вдруг вспомнил, как все у нас во дворе уважали братьев Митрофановых, ловких и веселых. Не должны они погибнуть на фронте, ведь они не такие тихие и смирные, как сыновья Олега Ильича… А Марья Андреевна часто угощала меня пирожками, удивительно вкусные пекла она пирожки!…
— Побывал кто-то в комнатах, все переворошил… — хрипло выговорила мама, проходя мимо меня в двери.
Я тоже вышел на лестницу. Мама шла впереди по глубокой извилистой тропинке в снегу, а я — за ней. Было все так же темно, но стало еще будто холоднее. Мы пошли к Овсянникову рынку. Слегка засветлело, но с Невы вдоль проспекта дул ледяной ветер. Я уж только порадовался, что он в спину нам, и старался идти так, чтобы закрывать своим телом маму. Хоть до рынка всего полкилометра, но шли мы долго-долго…
На толкучке люди стояли редкой толпой; в руках у многих были туфли, как и у мамы, и платья, и простыни с полотенцами, и сервизы, торчавшие из раскрытых сумок, и даже валенки, шубы и шапки… Может, у каждого эти вещи заветные, как у нас мамины туфли?.. Я стал следить за теми, кто для нас с мамой были сейчас главными: они ходили в толпе, чуть приостанавливаясь около продававших вещи. В руках у них ничего не было, но почти у каждого чуть оттопыривались полы пальто. Только две женщины стояли неподвижно, обе держали перед собой лотки, повесив их на шеи, как разносчики летом на даче. На лотке у одной лежали кружки студня из столярного клея, четко сохранившие форму тарелок, а у другой — куски жмыха, наваленные кучей. Эти две женщины чем-то были похожи друг на друга, хоть одна из них-старая, а другая молодая, и лица у них совсем разные, и одеты они по-разному. Стояли они уверенно, по-хозяйски, не заискивая: хотите, мол, берите, не хотите — не надо. Я нерешительно тронул маму за руку, показал ей глазами на этих двух женщин. Она сначала с надеждой обернулась к ним, посмотрела на их лотки, и когда снова встретилась со мной глазами, в них было терпеливое и чуть насмешливое: «Нет. Не надо торопиться, Паша».
Мы то стояли в толпе, то медленно ходили. И никто не обращал внимания на наши туфли. Сначала я даже разозлился, а потом как-то сразу мне стало все равно.
Чувствуя тоскливую подавленность, я уже во второй раз сегодня увидел нашего школьного библиотекаря Тамару Георгиевну. Она медленно шла вдоль решетки сада, цепляясь правой рукой за прутья, в левой держа за ремешок золотые часы, они посвечивали, болтаясь. К ней вдруг, по-здоровому быстро, подошел парень в коротком тулупе и хромовых начищенных сапогах. Молча взял часы и сунул их под ушанку, слушая. Тамара Георгиевна со слезами умоляюще глядела на него. Парень прищурился, быстрым движением сунул часы за пазуху, а когда вытащил руку назад, в ней был кусок масла граммов двести, аппетитно желтевший сквозь бумагу. Тамара Георгиевна вздрогнула, увидев масло, обеими руками схватила его, от судорожной торопливости долго не могла отогнуть бумагу, сразу же откусила большой кусок, блаженно зажмурилась, часто-часто шамкая беззубым ртом. Вдруг опомнилась, открыла глаза, даже потянулась рукой, но парня уже не было. Тогда она заплакала, бессильно привалившись к решетке, тотчас спохватилась и еще раз жадно откусила масло…
— Пойдем, — тронула меня за руку мама, и я увидел, что она жалостливо, но будто и чуть брезгливо глядела на Тамару Георгиевну.
— Позвольте на ваши туфельки полюбоваться, — услышал я неожиданно вкрадчивый женский голос.
Высокая женщина обращалась именно к маме. Она взяла туфли — у нее были толстые шерстяные и красивые варежки — и стала разглядывать их. Женщина была какой-то очень прямой, и платок у нее был аккуратно повязан поверх шапки, и лицо чисто вымыто, а светлые глаза улыбались по-доброму и тоже вкрадчиво. Я и надеялся, что она выменяет туфли наши, и почему-то не верил ей…
— Размер тридцать шестой? — спросила женщина, рассматривая подошвы.
— Да… — тихонько ответила мама и стала почему-то глядеть в сторону.
Женщина вертела туфли и так и сяк, все пристально рассматривая их. Я не вытерпел:
— Сколько дадите?
Светлые, очень ясные глаза женщины ласково поглядели на меня, где-то в глубине их возникла и тотчас пропала язвительная, безжалостная насмешка.
— Чего, миленький? — мягко спросила она.
— Нам надо килограмм риса!
Женщина чуть улыбнулась:
— Хваткий ты, миленочек, — и протянула туфли назад маме. Мама взяла их, у нее жалобно и по-детски откровенно задрожали губы.
Она попросила так, что у меня даже сжалось в груди:
— А вы сколько дадите?