— Ваш Пашка сегодня спас мне жизнь! — и Нина рассказала о случившемся у проруби.
— Ишь ты!.. — облегченно вздохнула бабушка и спросила потише: — А ты чего ж такая неосторожная?
— С мамой мы поругались. Характер у нее такой… Да и у меня не лучше. Вот и нервничала я у проруби.
— Да с чего ж у вас с мамой такие характеры-то сделались? И отца твоего знаю, хороший он человек, и маму тоже. И ты вон отличница…
— А это — тоже из-за моего характера: решила, что буду отличницей, и стала.
— Что не хуже, дескать, ты, чем другие?
— Ну да.
В комнате стало тихо, а я наточил последний зуб пилы, начал осторожно разводить их, аккуратно вставляя между зубьями тоненький конец напильника. И хотелось мне, чтобы Нина с бабушкой продолжали разговаривать вот так откровенно. Но вдруг мне показалось, что этот разговор как-то унижает Нину… Ну, если не унижает, то обидеть может, и я поднялся с табуретки, начал одеваться. И Нина тотчас с облегчением встала со стула. Вежливо попрощалась с бабушкой, но, когда уже выходила вслед за мной из комнаты, в дверях приостановилась и попросила бабушку:
— Вы только, если маму встретите, ничего ей о нашем разговоре не рассказывайте, ладно?..
— Иди-иди себе спокойненько и к нам почаще заглядывай, не забывай, — ответила бабушка.
Мы вышли в прихожую, я взял стоявшую в углу лопату. Прошли двор. Стемнело уже так, что все вокруг казалось припорошенным пылью и виделось нечетко, а когда влезли по сугробам в сгоревшую «Каплю молока», в ней было почти совсем темно. И я долго лазал через упавшие железные балки, отыскивая бревно. А Нина молча и послушно лазала за мной. Сначала я побаивался, что ей надоест искать бревно, а потом успокоился. Почему-то показалось, что Нина теперь не такая, что она уже научилась терпеть.
Наткнулся я на бревно неожиданно. И сразу вспомнил, что именно здесь и видел его раньше. Диаметр бревна был сантиметров тридцать. Если отпилить два кругляка Нине и два нам, вполне хватит на завтра для наших времянок. А в следующий раз придем пораньше… Я отдал Нине пилу, встал поудобнее и начал откидывать лопатой снег и штукатурку с бревна. Снег был рассыпчатым и отлетал легко, а вот куски штукатурки смерзлись. У меня уже снова плыли радужные круги в глазах, дрожали колени и руки стали как ватные. Даже хотелось заплакать, как маленькому… Вдруг почувствовал, что Нина дотронулась рукой до моего плеча, услышал ее голос:
— Погоди, дай теперь я.
С облегчением разогнулся, отдал ей лопату и привалился плечом к стене дома. В груди было горячо, и дышал я со свистом, и ноги все дрожали… Вот сейчас сяду на снег, а там — будь что будет, только бы поскорее избавиться от непереносимой тяжести. Но Нина все продолжала счищать снег и штукатурку. Я отдышался. Постоял еще и взял от Нины лопату. А Нина, пошатываясь, отошла к стене, привалилась к ней, отдыхая, как я до этого. Потом она взяла у меня лопату… Потом снова я… И вот конец бревна стал уже совсем чистым. И даже из-под него мы выгребли немного снега и штукатурки, чтобы не тупить зубья пилы, когда распилим бревно до конца, чтобы легче отваливался отпиленный кусок книзу.
Молча сели рядышком на бревно. И сидели бы так без конца, только бы не двигаться больше, просто сидеть — и все. Может, даже замерзли бы, потому что в голове у меня стало пусто и самому сделалось легко-легко, точно я засыпать начал… Не знаю уж, как я сообразил, что мы можем замерзнуть, и поднялся с бревна на мягких и дрожавших ногах.
Нина сидела сгорбившись, засунув руки в рукава пальто, опустив голову, не двигаясь. Я испугался, когда понял, что она уже заснула, взял варежкой снег и сильно потер им лицо Нины. Она сначала мотнула головой, потом подняла руку, хотела оттолкнуть меня и открыла наконец глаза. Мигнула, глядя на меня, и сказала жалобно, как ребенок:
— Хорошо я спала…
— Может, завтра отпилим?.. — спросил я.
Нина упрямо прищурилась, хрипло выговорила:
— Нет…
Я взял пилу, отмерил, какой кусок надо отпилить, чтобы поленья влезли в буржуйку, и поставил пилу зубьями на бревно. Нина взялась правой рукой за ручку пилы, левой уперлась в бревно.
— Давай потихоньку, а?.. — попросил я.
Она кивнула.
И мы осторожно стали водить пилой по бревну, чтобы сделать надрез. Потом я стал делать движения пошире и настороженно следил, как потянет пилу на себя Нина. Обрадовался, когда понял, что Нина пилит вполне хорошо и пила углубляется в бревно быстрее, чем мне казалось поначалу. Удачно, значит, наточил я ее. Я перестал следить за Ниной, видел перед глазами только мерно движущееся полотно пилы, серовато-синее в сумерках. Спина у меня заныла, руки начали неметь, но я все двигал и двигал ими, ни о чем не думая, боясь сделать хоть одно неверное движение. Было такое ощущение, точно весь мир для меня сейчас сошелся в одном.