— Живы?! — задыхаясь спросила сверху Смородина. — Присылают здесь всяких… — она выругалась.
Я сказал:
— Простите, Петр Ильич… — И — ведь только представьте себе! — быстро пошел прочь.
Шел и еще старался делать вид, что иду просто так, по своим делам, что ничего не случилось…
Уже почти у проходной кто-то неожиданно взял меня под руку, — Петр Ильич догнал меня. Он чуть-чуть побледнел, рука была перевязана носовым платком, красным от крови.
— Ты чего психанул, чудак? — ласково говорил он мне. — Чего на работе не бывает: ты же не со зла! Вернемся, объясним, ребята ведь хорошие…
Вы можете не поверить, но со мной случилось как в детстве: и вижу, что не прав, и понимаю, что́ делать надо, а вот не переломить себя — и все!.. А стыд какой! Только что так работали!.. И сразу, в первый же день, так все испортить! Нет, лучше в воду!..
Вышли из порта, и Петр Ильич уже с сожалением сказал:
— Вот ты какой!
— Что вы со мной нянчитесь-то? — сказал я.
— Нянчусь? А потому, что сто́ишь. Ну ладно, иди отдыхай, а вечером я к тебе зайду.
Я кивнул. Если бы не Петр Ильич, потопил бы понтон! Нет, мне прощения нет и быть не может!
Потихоньку, чтобы Дарья Петровна не увидела, пополоскался над раковиной, прошел к себе в комнату, бросился на кровать и закрылся с головой одеялом.
4
В первый день, когда я убежал с крана, я проснулся вечером оттого, что за дверью, в прихожей, Витя горячо и убежденно говорила Петру Ильичу:
— Чемоданник! Слюнтяй! Я сразу раскусила! Гнать в шею! Сегодня с кранов убежал, завтра из порта сбежит!
— Кто тебе сказал?
— Ребята.
— Чепуха… Просто договорились, что он пойдет домой, разберет вещи, устроится. На это время надо? Из него толковый инженер выйдет: сегодня со схемой управления мигом разобрался.
— В выходной мог бы с вещами возиться. — И потихоньку: — Ваши пальцы целы?
— Целы.
— Я бы ему за это!..
Я торопливо встал, оделся. За дверью долго молчали, потом Витя как-то необычно, совсем по-девчоночьи проговорила:
— Зайдете к нам? Бабушка рада будет…
— Вот что, Вика. В шею гнать — это последнее дело, надо тебе взять себя в руки… помогать парню, он того стоит… — И тоже после молчания: — Зачем говоришь неправду? Дарье Петровне очень не нравится, когда я к вам хожу, ты же знаешь. Тридцать пять и восемнадцать, война, фронт… Какая же мы пара?
— При чем здесь пара? Я люблю вас, и… больше ничего не существует.
Было неудобно подслушивать, и я громко позвал:
— Петр Ильич!
Он торопливо раскрыл дверь.
Петр Ильич — из категории отца и Андрюшки: майор в отставке, мог бы припеваючи жить на пенсию, а он работает в порту механиком. Целый день в масле, грязи… Добровольцем, конечно, пошел на войну, все время во флоте, в разведке, девять ранений, шесть орденов. Сам ленинградец, а после войны приехал сюда. Мне он сказал, будто извиняясь:
— Во мне, знаешь, почему-то еще много мальчишеского осталось: вот было интересно посмотреть, что за Сибирь такая. А потом… люди здесь нужны, ну и остался.
— И ничего, привыкли?
— А чего привыкать? Я же не в Америку переехал… И потом — я всегда проверяю себя: честно я живу или нет? Правильно поступаю?
— Я вам верю, — сказал я.
Сразу видно, что он очень правдивый человек. И простой. Я как-то о деньгах заикнулся, а он тотчас же:
— Если надо, возьми у меня.
Живет в общежитии, вместе с ребятами:
— Веселее. Да и зачем мне одному целая комната, когда у нас еще семейным не хватает?
— А почему до сих пор не женились?
— Я, знаешь, из таких, для которых это очень серьезно. Да и жизнь так сложилась: из десятилетки — в армию, потом сюда. Была одна знакомая девушка, вышла замуж, пока я «языков» ловил, — он засмеялся.
Смеется он очень хорошо, заразительно, как душевный, добрый человек: морщинки у глаз исчезают, а нос по-мальчишески задирается и вместе с непослушными волосами делает его очень молодым и красивым; глаза становятся глубокими, светящимися… Просидели мы с ним в тот вечер часа три.
С Петром Ильичом хитрить нечего, это не Власюк или Дубовик, и я прямо сказал ему, что многих вещей не знаю. Плохо нас готовили в институте. Если бы я шел в КБ, тогда другое дело, а здесь ведь работа с людьми. Пришлось мне согласиться, что я еще очень молодой: и годами и жизненным опытом. Этот опыт — ведь тоже диплом, да еще какой!
Петр Ильич курил, щуря глаза, и ласково говорил мне: