Назавтра я пришел в порт — опять неудача: на одном причале несчастный случай, прижало девушку лесом, и Пулин уехал туда.
Я постоял, подумал, решил, что все равно проведу опробование кранов, и пошел на стенку один. Мимо кранов, не спеша и вразвалочку, как царь и бог, идет Дубовик. Догнал его, поздоровался, он милостиво соизволил кивнуть в ответ.
Спасибо и за это!
— Краны будем сдавать регистру?
— Это ваше дело, пожалуйста, — а глаза ежистые, так и смеются.
Я опять не выдержал, повернулся и чуть не бегом к Власюку. Влетаю в кабинет — что за черт, опять боцман Неспешай! День на день в жизни, видно, не приходится: сидит за столом, курит, воротничок кителя расстегнут. Тогда я сообразил: наверно, из-за того, что Зубков сегодня уехал куда-то на целый день, свобода… Сел без приглашения на стул, быстро спросил:
— Дубовик подчинен мне или нет?
— Пока еще, сами понимаете, никто вам не подчинен-то.
Он тщательно и долго стряхивал пепел с папиросы.
— Краны надо сдавать?
— Приказ начальника.
Курит он с аппетитом, поглаживает ладонью толстую книгу на столе: «Служебная собака». Опять тишина, шелест листьев за окном, солнце на заборе… Я улыбнулся, встал. Тогда он выпрямился, отложил папиросу, по-новому строго сказал:
— Только не самовольничать, ясно?! План — это работа, а сдача регистру-то…
— Я уже понял, баловство!
Петру Ильичу пожаловался бы, так нет его! Поехать действительно к нему на краны? Потом спросят: на каком основании в рабочее время отправился на экскурсию?
Упрямо пошел опять на стенку. Иду, а вокруг — шум, суетня: пароходы гудят, автомобили, паровоз, краны. Все торопятся куда-то, у каждого дело. Старик — в обед сто лет — бегает по барже в валенках и в зимней шапке с торчащими ушами, а тоже ведь делает что-то. Да еще спешит!.. Все люди как люди, один я — урод!
Сзади, обгоняя, меня вдруг толкнул Кощеев, тот мужичок, что заращивал трос. Не поздоровавшись и не извинившись, он побежал дальше.
— Стойте! — строго сказал я. Лицо у него замазанное, разорванная у ворота рубаха. — Что случилось?
— На втором кране подъем почему-то не работает. Сидор Дмитриевич не попадался?
Над водой, чуть покачиваясь, висел на тросах огромный ящик. В чем там дело? Пойти, да не сделать — Дубовик потом проходу не даст. Да ящик еще может в воду упасть… Кощеев, видимо, понял мои сомнения, простоватое лицо его стало хитрым, и, ничего не сказав мне, он побежал дальше. А я поскорее пошел в другую сторону. Вдруг сзади такое требовательное:
— Павел Степанович!
Я остановился, ко мне бежала Витя, а за ней Кощеев. Витя, наверно, видела, как я разговаривал с Кощеевым, она только посмотрела мне в глаза — и я побежал вместе с ними.
— На третьем портальном потерся трос, надо выписать со склада новый, — будто ничего не случилось, говорила мне Витя. — А на четвертом Дубовик по старинке работает на одном ножном тормозе, без магнита. Вы ему скажите.
— Хорошо…
Поднялись в кабину крана. В ней сидела Смородина, обеими руками держалась за рычаг тормоза подъема.
— Витю не видели? — тотчас же спросила она у меня.
— Ты долго так держаться собралась? — насмешливо сказала Витя за моей спиной.
— Так на всякий случай же…
— Привязать рычаг не могла? — Витя уже быстро, зорко оглядывала шестерни лебедки, систему рычагов, тормоза. — Это одна бабушка тоже думала, что, пока за выключатель держишься, до тех пор и свет горит. Ну, пошли наверх!
Вылезли по узенькой лестнице на крышу, и Витя тотчас же спросила у Смородиной:
— Ну?
— Не догадалась, — Смородина покраснела.
О чем это они? Ага, трос зажало в щель между поддерживающим валиком и стойкой.
— Будем разбирать? — деловито спросил я.
— Нельзя: простой. А как ты думаешь? — Витя повернулась к Смородиной. — Ну, за пять минут сообразишь?
— Не смейся… — Смородина раздумчиво прищурила глаза.
А неужели я, инженер, не додумаюсь за это время? А Витя-то, а?!
— Подложил доску и выбирай трос. Сам по ней выйдет, — сказал сзади густой бас.
— Правильно! — обрадованно воскликнула Витя.
Я обернулся: передо мной стоял высоченный и широченный парнище с голубыми глазами и тяжелой гроздью волос — настоящий сибиряк, этакий Ермак Тимофеевич в молодости.