Трубку сняла Дагмара. Там у них было весело. Деревянно, отрывисто хохотал Феликс…
— Дагмара, попроси Тину…
— А, жених? Приветик!
Тина взяла трубку.
— Тиночка, меня, наверно, будут судить!
— Феликс, выключи радио. Говори спокойно, Павел.
Я рассказал.
— Этот… Батавин умер?
— Да.
— Подожди минутку.
— Советоваться побежала, — сказала сзади Аннушка. — Вот увидишь, к юристу скажет обращаться.
— Ты слушаешь? — спросила Тина. Аннушка приложила ухо к трубке. — Феликс говорит, что если авария со смертельным исходом, то плохо. Сейчас же собери вещи — и к нам! Что-нибудь придумаем, у Феликса есть знакомый юрист.
Аннушка толкнула меня. Я спросил:
— Тина, если со мной что-нибудь случится, ты будешь ждать?
— Перестань. Безвыходных положений нет.
— Ну да, а все-таки?..
— При чем здесь ждать — не ждать? — Она помолчала. — Бегом сюда, слышишь? — и сразу же повесила трубку.
Я не мог встать, так ослабли ноги. Облизнул губы и сказал:
— Надо идти…
Аннушка отвернулась:
— Не идти, а бежать! Слышал приказ?
— Не надо, Аннушка…
Она рывком обняла меня, крепко обхватила мою голову руками и прижала к себе. Ее тело мелко и часто вздрагивало, и я понял, что Аннушка плачет.
— Павлик, милый! — сказала она. — Ведь мама умрет от горя. Отец…
Скрипнула дверь комнаты Яхонтовых, и Дарья Петровна, всхлипывая, сказала:
— Павел, вы причинили Вите такое горе, она больше не полюбит никого… Но послушайте меня, старуху, не прячьтесь от беды, идите в порт!
— Что будет с мамой? — плача говорила Аннушка. — Дарья Петровна, ведь мама и отец — это такие люди! Такие люди…
— Павлик, — ласково сказала Дарья Петровна, — у тебя нет другого пути. Иди.
Я встал. Аннушка быстренько вытерла мне глаза своим платочком, поправила пиджак.
— Вы проводите его, — сказала ей Дарья Петровна. — До самого порта.
Шли медленно, не глядя по сторонам. Случилось что-то такое ужасное, неотвратимое, что может испортить всю жизнь. А еще час назад было так хорошо, спокойно и счастливо!
У проходной Аннушка отстала. Двадцать шагов, тридцать, сейчас за окладом будет второй причал… Завернул за угол и остановился: у мостков стояла молчаливая толпа. Кто-то тяжело вздохнул:
— Идут…
Я увидел Зубкова и Шилова. Грязный Шилов скомканной в руках кепкой то судорожно вытирал потное лицо, то совал ее в карман брюк и быстро-быстро, поднимаясь на цыпочки и заглядывая в глаза Зубкову, говорил:
— Это из-за меня, понимаете? Я стал поднимать грейфер из воды, а захваты еще не были взяты за рельс, потому что кран переезжал. Петр Ильич увидел, что кран опрокидывается, кинулся к захватам, да уже поздно! Я еще успел выскочить из крана, а его стрелой задело… Если бы я подождал…
— Брось! — заикаясь и дергая плечом, проговорил сбоку Пулин. — Ты здесь ни при чем. Грейфер не был достаточно облегчен, я подсчитал.
Вдруг рядом со мной тихонько заплакала Ермолова.
— Несут…
Я увидел двух санитаров в халатах и между ними носилки, закрытые белым. С одной стороны носилок шла Витя, с другой — Дербенев. Все молча и быстро расступились, давая им дорогу.
Я растолкал стоявших впереди. Петр Ильич, закрытый до подбородка, бледно-синий, с трудом поднимая веки, смотрел на Витю. Жив!.. Это Витя сгоряча сказала, что умер.
Она плакала навзрыд. Вдруг глаза Петра Ильича остановились на мне, дернулись его сухие губы, и он чуть слышно прошептал:
— А, Павел. Окна в грейфере спусти еще сантиметра на три… — и он опять торопливо нашел глазами Витю.
Носилки пронесли мимо. Я стоял как оглушенный. Кто-то дергал меня за лацкан пиджака и что-то говорил. Я передохнул и увидел, что это Витя. Мокрое от слез лицо ее дрожало.
— Исключим из комсомола…. бюро… — Она вдруг зажмурилась и — раз-раз, ударила меня сначала по одной щеке, потом по другой.
Ермолова молча взяла Витю за плечи и увела. Я видел необычно ласковое лицо Дербенева, глядящего не отрываясь на Петра Ильича, плачущую Ермолову, испуганного Власюка, Шилова, Пулина, Зубкова… Что я наделал, боже мой! Пусть судят, так и надо, сам попрошу!
Все ушли… Я опустился прямо на мостки, привалился затылком к перилам.
— Кауров! — передо мной стоял Зубков. — Встань, встань… — Я встал, отвернулся. — Иди домой и подумай обо всем, понял? Завтра утром приходи ко мне, будем решать, что с тобой делать. — Он резко повернулся и ушел.
Я кое-как вышел из порта. У проходной кто-то заботливо и ласково взял меня под руку. Аннушка! Значит, ждала…