— Витенька, вылезай… Ну, ты же хорошая девчушка… Вылезай!
В отверстие показалась очередная чушка, вдруг дрогнула, качнулась и упала.
— Витя! — крикнул Котченко.
Молчание. Только слышалось, как часто-часто и прерывисто дышала Витя.
Котченко сдернул с себя куртку, сунул ее Шилову в руки. Стянул через голову майку. Шилов посмотрел на куртку в своих руках, бугристую от мускулов широченную спину Котченко и неожиданно зло сказал:
— Ну, ну! Ты не очень тут!
Бросил на палубу его куртку, сверху свой пиджак, рубашку. Запрыгал на одной ноге, снимая брюки. Котченко и Шилов одновременно полезли в воду.
— Не лезь поперед батька, — ласково пробасил Котченко, легко отодвигая Шилова рукой, и вошел в воду.
Витю он вынес на руках. Бледно-синее лицо ее запрокинулось, глаза были закрыты.
— Я приказываю прекратить это безобразие! — сорвавшимся голосом прокричал Пулин.
— Ну, ну, не очень!.. Сашка, принимай! — скомандовал Шилов Дербеневу и пошел в воду.
Пулин схватил его за руку, Шилов выдернул ее.
— Афанасий Васильевич, что же это! — Пулин метнулся к Власюку. — Ведь заболеют.
Власюк молчал, глядя на него и что-то соображая. Потом медленно проговорил:
— Единственное, что мы с вами можем сделать, это раздеться и доставать самим-то.
Теперь тетя Феня растирала Витю, а я поил ее водкой. Она кашляла, плевалась, но пила, судорожно сводя челюсти. Чуть-чуть отдышавшись, еще багрово-синяя, задорно улыбнулась:
— Каждый бы день так! Это по мне!
Котченко брал теперь чушки от Шилова и просил его:
— Петя, вылезай…
Власюк, Пулин и Солнышкин раскладывали груз по бортам. Пулин все говорил:
— Ну и народ, боже мой! Нельзя же до изнеможения. Пять штук достал — и вылезай.
Шилов выкарабкался на понтон и, пошатываясь, схватившись за кого-то рукой, побрел в каюту. Все молча смотрели на него.
— Товарищи, все это из-за меня! — вдруг сказал я. — Но больше этого в моей жизни не повторится. И остальной противовес достану я один.
Котченко не дослушал, пошел в воду. Еще кто-то стал возиться с чушками, двое ушли в каюту с Шиловым. Моего выступления будто никто и не заметил.
Котченко достал тридцать шесть штук. Когда он вышел, его было не узнать: огромное тело его дрожало, будто вместе с потоками воды сливалась, иссякала его сила.
Шилов не пустил Солнышкина. Коротко бросил:
— Ты не ходи. Всё!
— Петя, чем же я хуже… — начал Солнышкин, надувая по-мальчишески губы.
Шилов молчал, отвернувшись. Наконец негромко сказал:
— Я заболею — будешь работать на кране за меня.
Дербенев стоял рядом, глядя в сторону. Тогда начал раздеваться Власюк.
— Сашка, что же ты? — обиженно спросил Шилов у Дербенева.
Дербенев тотчас же стал раздеваться, пошел в воду.
Противовес достали часам к пяти вечера. В каюте тети Фени, на покачивающихся досках, накрытых газетой, стояла кастрюля со щами и чугун картошки в мундире. Осунувшиеся, бледные ребята молча глотали щи, поднимая за край тарелки, когда понтон чересчур уж наклонялся. В тесной каюте сидели вплотную друг к другу. Витя, оглядывая всех блестящими глазами, быстро говорила:
— Я сегодня размялась за целый месяц сразу. Надо будет на двухпудовые гири переходить. Почему только женщины не выступают в тяжелой атлетике? Я бы чемпионом была! Наверняка… — Вдруг глаза ее утомленно, медленно прикрылись, и она опустила красное, воспаленное лицо на плечо Власюку.
— Заболела, простудилась, — шепотом, опасливо проговорил Пулин.
Все с добрыми, ласковыми улыбками смотрели на Витю. Она зажмурилась, потрясла головой и открыла глаза:
— Фу, черт! Чуть не заснула.
Мы засмеялись.
Тетя Феня стояла у стены, сложив на плоской груди костлявые руки, и негромко говорила:
— У меня такой же сыночек был…
— Теперь надо в воде размонтировать кран на узлы. Взять от барж свободный кран, поднять им узлы на понтон и вести в порт-то, — произнес Власюк, рассматривая чертеж крана.
Я уже давно заметил, что Дербенев, который сильно изменился после того случая с кражей, теперь от усталости, от холода опять готов вот-вот сорваться.
— Осталось начать да кончить! — иронически вставил Дербенев.
Власюк будто не заметил:
— Снимем арматуру, отсоединим стрелу, машину, котел…
Что это он говорит все «мы» да «мы», неужели не уедет?
— В общем, еще дня три-четыре.
— Клади неделю! — опять проговорил Дербенев.
Шилов, пристально глядя на Дербенева, четко сказал: