— Двумя, — опять кивнул я.
— Вот видите! — Власюк полез платком за шиворот кителя.
— Закурить нет? — вдруг, по-своему шутя, спросил у Зубкова Шилов.
Зубков машинально достал пачку «Казбека». У Шилова сильно вздрагивали грязные, в ссадинах, пальцы. Все молчали.
— Степаныч сделал расчет. Инженерский, — глухо сказал Котченко Зубкову.
— Кто это?
— Кауров, — Котченко легонько подтолкнул меня в плечо.
— Так, так… — Зубков опять разглядывал меня, ребят.
— Мы все вместе решали! — звонко крикнул сзади Солнышкин.
— Конечно, лучше было бы три дня валандаться с одним краном? — спросил Дербенев у Власюка.
— Идите спать, ребята, — вдруг негромко проговорил Зубков. — Идите, идите, — он положил руки на плечи мне и Шилову. — Афанасий Васильевич, завтра с утра благодарность в приказе всей бригаде. А ты, — сказал он мне, — расчет напиши: и документ, и на будущее полезно.
Вокруг молчали. Громко сопел Шилов.
— Понимаете, крана-то жалко! — тихонько, будто извиняясь, добавил Зубков.
— Чепуха! — громко заявил Шилов. — Мы его за пять дней поставим. Даю честное слово!
Дубовик засмеялся.
— Что ты ржешь, дядя? — спросил у него Шилов. — Пятки чешутся? Поставим, ребята? Ну!
Зубков улыбался, глядя на Шилова, оборачивающегося то к одному, то к другому. Смешно дрыгал его хохолок. Вокруг тоже заулыбались… Я подумал, что руководитель должен уметь улавливать и направлять в нужное русло такой вот подъем масс, и сказал:
— Надо взять обязательство.
— Бумага есть? Сейчас же напишем! — крикнул Шилов. — Поставим, я ручаюсь!
— Ладно, за пять дней поставим, — пробасил Котченко.
— О чем разговор! — звонко выкрикнул Солнышкин.
— Ну, ну, — все улыбаясь, сказал Зубков и повернулся ко мне: — А ты приходи завтра на диспетчерское: хватит, погулял — давай работать, крановый бог Степаныч!
— Конечно! — я торопливо кивнул; вокруг смеялись.
Зубков замолчал, сморщился и, протянув руку, медленно застегнул мне пуговицу на кителе.
— Новый кран пришел, надо монтировать. Трос на складе получили. Песочек, песочек не забывай. — Он еще раз поправил мне пуговицу. — А вам, ребята, спасибо! Спасибо и идите спать! — он протянул руку Шилову.
Шилов покраснел:
— Извините, грязная…
— Ладно, ладно, — Зубков пожал ему руку, потом Котченко, Дербеневу…
Все вокруг стояли и ждали. Солнышкин промахнулся. Смородина громко захохотала. Зубков, улыбаясь, потряс мою руку и пошел на стенку.
Власюк подошел ко мне, постоял, помолчал. Потом буркнул:
— Ну, до завтра, — и тоже протянул руку.
— Ай-яй-яй, ребята! — укоризненно проговорил Пулин. — Даже не спросят, как Петр Ильич, Витя…
— А чего нам спрашивать, — сказал, опять загораясь, Шилов. — Мы возьмем и поедем к нему в больницу, так?
— Грязные, неудобно…
— Наплевать, все равно белый халат сверху дадут!
— Идите, идите! — сказал Пулин. — Витя тоже болеет, дома…
— Ладно, и к ней зайдем, — пообещал Шилов.
Дубовик стоял в стороне и делал вид, что рассматривает лебедку. Ко мне вдруг протолкалась худенькая женщина в платочке и визгливым, неприятным голосом сказала:
— Павел Степанович, я завтра не выйду: у меня девка рожает.
— А? А вы кто?
— С третьего плавучего. Меня Верка заменит.
— Хорошо…
Меня кто-то ласково взял под руку. Я оглянулся: тот же плешивый мужчина, что тогда приставал к Петру Ильичу. Нагнулся к уху и начал что-то шептать… Шилов бесцеремонно отодвинул его:
— Завтра, завтра. Почуяли начальство!
В больнице было непривычно тихо, чисто и светло. Из-за столика в углу приемной навстречу нам удивленно поднялась тоненькая девушка в белой наколке и строго, как говорят только в больнице, спросила:
— То-ва-ри-щи, вы это что?
Шилов быстро шагнул к ней:
— Где это я вас видел?..
— Разрешите пригласить вас в кино? — Дербенев посмотрел на стенные часы: — На девять двадцать.
— У них у каждого по две жены, — глухим басом сказал сзади Котченко.
Девушка села, тихонько, чуть испуганно спросила:
— А в чем дело?
— Мы к Батавину Петру Ильичу.
— Вторая палата, — быстро добавила Смородина.
— Ночью? Вы с ума сошли!
Из боковых дверей незаметно вышла скромно одетая женщина с маленьким чемоданчиком. Внимательно и неторопливо по очереди оглядела нас умными серыми глазами, негромко сказала:
— Пусть один пройдет. Что вы такие грязные?