— Ваша невеста второй месяц живет у чужих людей. Порядочные люди так не поступают! — Нога Феликса быстро-быстро дрожала.
— Это — подло! — сказал я. — Подло, поняли? Я люблю Тину, и не портите нам жизнь! Тина, я тебя в последний раз прошу: идем отсюда!
Она молчала и все смотрела мне в глаза.
— Значит, как проснулся? — негромко и по-своему трезво, раздумчиво проговорила Тина. — Порт и порт, на всем свете один порт…
— Тина, если ты меня любишь!.. — Я сел рядом, обнял ее.
— Люблю — вот беда моя. — Она пошевелила плечами, снова покосилась на Феликса, я снял руку.
— Хватит, решай…
— Как ты говоришь с ней, хамлет! — Феликс медленно поднялся; лицо его побелело и стало ненавистно-злым.
— Не волнуйся, Феля, он не стоит того, — поспешно выговорила Дагмара.
— Не стоит! — Я тоже встал. — Идем, Тина, или… все это плохо кончится.
— Брось хулиганить, — строго и как-то равнодушно сказала она.
— Тина, да ты понимаешь, что происходит? — спросил я.
Она молчала, глядя в сторону.
— Ну, тогда — все!
Я зажмурился, передохнул и пошел к дверям. Раскрыл их, помолчал, обернулся и негромко сказал:
— Рано или поздно, но это все равно должно было случиться: нельзя жить вместе, если расходишься в главном, в отношении к жизни, к труду. Прощай, Тина…
Она сидела неподвижно, с тоской глядя на меня. Кивнула: «прощай».
Я тихонько, аккуратненько прикрыл двери.
Боже мой, разве я думал, что так может кончиться наша с тобой встреча, Тина?
В моей комнате света не было. Наверное, Аннушка уже легла спать.
Быстро поднялся по лестнице, тихонько открыл дверь. На цыпочках вошел в комнату, и сразу же вспыхнул свет. Аннушка сидела за накрытым белой скатертью столом, уставленным едой, и ждала меня.
— Что ж ты не спишь? — сказал я. — Я сейчас, только помоюсь…
— Подожди. Что с тобой? Ты… был там? — Аннушка встала. Шумно упал стул. — Павлик, что с тобой?
— А ничего. Ребята к Вите приходили?
Она кивнула.
— Тина меня не любит, Аннушка. По-настоящему. Все кончилось у нас с ней.
Аннушка подошла к кровати и легла лицом в подушку.
Я подождал.
— Ты плачешь?
— Иди, иди, мойся, — неожиданно спокойным голосом проговорила Аннушка, все не поднимая головы и не двигаясь. — Ты устал, надо спать, завтра тебе рано…
Я подождал еще — она так же странно молчала — и пошел мыться.
Утром Аннушка разбудила меня, и я сразу же вспомнил, что вчера случилось у Петуниных. Закрыл глаза и полежал еще минутку: что же делать?.. И вдруг так ясно почувствовал; до чего же мы разные люди! Не понять им, что со мной случилось! Нет, Тина, я не прибегу просить прощения, и вообще больше никогда не приду, не жди.
Сел на кровати. Было, наверно, еще очень рано. По тихим, пустынным улицам с розовым от пологих утренних лучей асфальтом торопливо пробегали редкие прохожие, гулко стуча каблуками. Беззвучно открылось, брызнув солнцем, чье-то окно… Я вдруг поймал себя на том, что с каким-то необычным чувством смотрю на эти дома, людей, асфальт, на трепещущих от радости голубей в чистом-чистом поднебесье. Встал, подошел к окну.
— Паша, а что же мне делать? — прошептала Аннушка.
— Как — что? Поедешь обратно в Ленинград.
— Я уволилась…
Я повернулся к ней. Аннушка стояла, опустив руки с моим кителем, и ждала. Одна коса ее расплелась, и по-девчоночьи болталась ленточка…
— Ты давно встала?
— Я не ложилась, чтобы тебе не проспать. И китель… А в Сибири люди еще больше нужны, у меня шестой разряд…
— Я тебя люблю, — сказал я ей, — очень! Как маму… или сестру. Этой комнатой можешь распоряжаться как хочешь, а больше я тебе ничего не могу сказать. Врать в этом деле нельзя.
— Я понимаю…
— А вообще это ты неплохо придумала, вдвоем веселее жить.
Она помолчала, вздохнула, повернулась к столу.
— Иди мойся — и пошли чай пить к Яхонтовым.
— Почему это?
— Я с самого приезда у них столуюсь: веселее.
— Аннушка, ты не сердись на меня…
Она вздрогнула, резко повернулась и, сверкая глазами, комкая в руках отглаженный китель, сказала:
— Ты еще не знаешь настоящую-то любовь!..
Пришли к Яхонтовым. Витя молча сидела за столом. Бледная, с провалившимися блестящими глазами.
— Не до гирь! — Дарья Петровна покосилась на нее и по-домашнему просто сказала мне: — Садись, садись, Паша.
Аннушка достала из буфета чашки, из шкафа — полотенце, откуда-то из-под кровати — грелку Вите.
— Ты как дома, — сказал я ей.