— Я бы в таком двусмысленном положении поосторожнее был!
— Горяч, горяч! — Снегирев хмыкнул, пряча глаза.
Дубовик топтался в сторонке и не подходил. Зубков поднял голову и озорно подмигнул мне:
— Обхаживают?.. — и засмеялся.
В обед я повел ребят к нам домой. Пришлось долго уговаривать их. Наконец решили так: они купят хлеба, полдюжины пива и полкило масла; это уравновесит наши домашние расходы.
Я немножко боялся, пустит ли Дарья Петровна к нам ребят. Но она только сказала:
— Руки вымыть, ноги вытереть.
Ребята захохотали. В прихожую вышла Витя:
— Вот здорово! И я с вами.
Аннушка вытащила из чемодана чистое полотенце. Во время обеда успела пришить Дербеневу три пуговицы к рубашке.
Только сели за стол — Шилов, захлебываясь, начал рассказывать о моем геройстве на диспетчерском.
— Степаныч-то дает! — поминутно повторял Солнышкин.
Дербенев сказал:
— Зря ты так в лоб. Надо осторожнее, хитрее: шею сломаешь!
— Пусть тот хитрит, у кого дело темное, — пробасил Котченко. — А это дело прямое!
Витя пристукивала кулаком по столу:
— Правильно, Павел! И не бойся ничего, ты не один.
— Не подведем! — с полным ртом пообещал Шилов.
Дарья Петровна, подавая второе, улыбнулась:
— Ну, начальству первому, конечно! — и поставила передо мной тарелку.
Аннушка молчала, взглядывая на меня счастливыми, сияющими глазами.
…С крана ушли, когда стало темнеть. За день поставили котел, машину, навесили арматуру. Рядом молча возился со стрелой Снегирев, у него тоже дело шло вовсю.
Уже на лестнице, дома, я вдруг почувствовал, что вот сейчас, сразу же, хоть на минутку, а должен увидеть Тину! Должен, иначе хоть умирай…
Повернулся и побежал к Петуниным. Кажется, по дороге останавливал себя, говорил, что это мягкотелость, что вот не к Петру Ильичу иду, а к ней… Еще что-то…
Подошел к их улице и выглянул из-за угла: нет, никого не видно. Сообразил и пошел по той стороне с деловым видом — иду по своим делам, улица-то общая как-никак… Вот и петунинский забор — высоченный: кулаки! Поднялся на цыпочках: нет, все равно ничего не видно. Прошел бегом до конца улицы и быстро вернулся. Вышла бы Тина сейчас за чем-нибудь! Ну, хоть в магазин, что ли… Нет, к ним идти нельзя. Никак! Вдруг сообразил: перед забором росли в ряд старые-престарые густые тополя. Вон под тем, вторым от калитки, мы с Тиной целовались…
Была не была: подпрыгнул, ухватился за нижний сук, подтянулся, залез, спрятался в листве. Пахло приторно и нежно, листочки гладили мои щеки, лезли в глаза. Осторожно отвел в сторону ветку: Тина по-прежнему сидела с ногами на диване, будто и не было вчерашнего дня. И та же зеленая книжка, и так же подбородок в кулачки уперт… Я обнял толстый ствол и крепко-крепко прижался к нему: ослабли руки и ноги, колотилось сердце, я боялся, что упаду.
Вдруг Тина подняла голову, и тотчас же в двери вошел Феликс с большой коробкой конфет в руках. Тина молча и внимательно посмотрела на него, потом, так ничего и не сказав, взяла конфету. Феликс сел рядом, закинул ногу на ногу. Быстро-быстро шевелились его губы. Старается, уговаривает, подлец!.. Вдруг он, будто случайно, положил руку ей на колено, она не заметила. Или нарочно?.. Тогда Феликс нагнулся и как-то болезненно, судорожно прижался ртом к ее губам. Тина откинула голову и молча, терпеливо смотрела в сторону безучастными глазами, пока он целовал ее. Феликс на секунду оторвался, передохнул и снова нагнулся. Тина опять терпеливо отвела в сторону глаза. Я спрыгнул с дерева и пошел домой. Вот теперь-то действительно всё!
Около угла кто-то неожиданно шагнул ко мне из темноты у забора.
— Павлик, я знаю, что это нехорошо… следить! Просто я не могла… — Аннушка прошла несколько шагов рядом со мной и протянула мне пакетик в газете: — Здесь булка с котлетами, ты же с обеда не ел…
— Как ты узнала, где они живут?
— Я уже давно знаю… Однажды за тобой сзади шла. А сейчас боялась за тебя…
— Больно как, Аннушка!..
— Я это знаю. Потерпи, родной, пройдет!
14
Тогда, на диспетчерском, все вышло у меня стихийно, бессознательно. Но слово не воробей… Я еще ничего не сделал, если не считать участия в подъеме крана, а отношение людей ко мне уже определилось.
Прежде всего меня очень удивил Власюк. Он все напоминал, чтобы я как-нибудь вечерком зашел к нему. И неопределенно добавлял, заглядывая мне в глаза:
— Поговорим, знаешь…
Хоть он и главный инженер, но мне все как-то было некогда идти к нему неизвестно зачем. Наконец секретарша однажды перед диспетчерским сказала мне: