— Так-то оно так… — тоже почему-то устало уже вздохнула я и покачала головой, по-всегдашнему не вытерпела: — Только почему сама-то вы к жизни Тарасовых за целых тридцать лет по-настоящему не привыкли, ведь и сейчас вам в ней многое не нравится, а?
И в это время в дверях зазвонил наконец-то звонок, которого я все время ждала; я сорвалась со стула и побежала в прихожую, будто разом и начисто забыв все, о чем мы только что говорили.
Распахнула их, и меня от счастья будто жаром обдало: на лестнице стоял Игорь с большим букетом цветов в руках! И был он еще красивее, чем вчера! И я с жадным восторгом, совсем забывшись, глядела и глядела в его серые глаза под бровями вразлет, на все лицо, на пышные пряди волос. И точно окаменела, все стоя в дверях, не давая ему пройти. В его глазах сначала была обычная вежливость, потом вопрос, и вдруг они разом сделались отчаянно-веселыми и одновременно будто чуть испуганными… А у меня даже зашумело в голове, потому что я вдруг поняла: Игорь сейчас испытывает, глядя на меня, совершенно то же, что и я сама!
— Добрый вечер, Анка, — глухо наконец выговорил он, все не двигаясь; на волосах его были капельки воды, да и плащ на широких плечах потемнел от дождя, а лицо вдруг сделалось таким совсем по-детски откровенно радостным, с каким мальчишка смотрит на новую и давно желанную игрушку…
— Добрый вечер, — еле произнесла я и заставила себя войти в прихожую; со страхом, растерянностью и радостью все чувствовала, что не хозяйка я себе сейчас, а какая-то ватная кукла, у которой все дрожит и замирает внутри.
— Цветы вот тебе, — сказал он, войдя в прихожую и все так же глядя на меня.
— Спасибо! — я взяла у него из рук цветы. — Раздевайся.
Он точно не сразу даже понял, что я ему сказала, а потом мигнул и заулыбался широко, поспешно стал стягивать плащ, и все движения его по-прежнему были удивительно ловкими, легкими, красивыми. Он поискал глазами, увидел вешалку, повесил плащ и снова мигнул, будто вспоминая что-то… И вспомнил: повернулся, закрыл за собой двери.
— Спасибо! — повторила я и смутилась так, что даже опустила голову: вдруг поняла, что хотела даже поцеловать его, так уж благодарна, что он пришел! Но только проговорила быстренько: — Спасибо, что пришел. И за цветы спасибо. Мой руки, будешь с нами обедать, — рывком отвернулась и понесла цветы на кухню.
— Ну, что я говорила?! — радостно шепнула мне Дарья Тихоновна, расставляя тарелки на столе; правильно, их было три!
От счастья мне было даже стыдно глядеть на нее, я только опять, как сквозь сон, сообразила, что ведь цветы надо в вазу поставить, и положила их на подоконник. А сама побежала в свою комнату, достала из серванта хрустальную вазу, что подарил отец маме еще на ее сорокалетие, быстро ополоснула ее — Игоря, уже не было в ванной — и вбежала на кухню. Игорь сидел за столом и все так же глядел на меня, а Дарья Тихоновна, молча улыбаясь, уже разливала в тарелки суп. Я поставила вазу посредине стола, на коротенькую секундочку оторвавшись взглядом от глаз Игоря, и в нее — цветы; на них тоже были прозрачные капельки воды.
— Вот спасибо! — еще раз повторила я, по-прежнему глядя ему в глаза; и снова мне показалось, что мы с ним говорим друг другу одно и то же, самое главное сейчас для нас!
— Садись уж, Анка, садись, — все ласково улыбалась Дарья Тихоновна и вдруг не сдержалась, глянув на нас: — Ишь, рады-то оба, как в наваждении спят!
Я тоже села и только после этого увидела на столе большую бутылку вина, а Игорь тотчас сказал:
— По случаю новоселья… — И будто слегка извинился: — Это сухое, я другого не пью.
— И правильно! — заторопилась я. — И мы с Дарьей Тихоновной…
— Да я-то знаю, что она не пьет, — сказал он и стал ловко открывать бутылку; и руки у него были красивыми, сильными, загорелыми. — А у одного нашего преподавателя на кафедре, — говорил он, уже разливая вино в фужеры, — есть даже теория, что не пьют только плохие люди.