И вдруг далеко сзади сквозь неумолчный гул дождя послышался едва различимый рокот двигателя. Я остановилась и обернулась: зажженных фар машины не было видно, только далеко-далеко пелена дождя светилась неярко и радужно. Нащупывая ногами асфальт, я вышла и встала посредине шоссе, перегораживая дорогу. Хоть все лицо у меня по-прежнему было залито дождем, но я неожиданно почувствовала, что перестала, кажется, плакать. И сообразила, что это Игорь, наверно, понял: не в ту сторону он едет, и возвращается теперь. И хоть только что я казнилась, проклиная собственный характер, который всему виной, с которым я не могла справиться, но тут же снова повернулась к сошла на край шоссе, пошлепала по лужам дальше к городу: пусть Игорь видит, что я и сейчас не прошу его!.. А если это и не Игорь возвращается, то любой другой шофер и так остановится, завидев меня ночью на шоссе. И все шла себе, и не плакала, только чутко прислушивалась к нарастающему шуму автомобиля сзади да видела, как поспешно светлеет чуть-чуть дорога передо мной: домов вдоль нее по-прежнему не было, только смутно темнели деревья. От холода у меня уже болело в груди, а зубы лязгали так, что в затылке их стук отдавался.
Машина была все ближе и ближе ко мне, и вдруг она поехала потише: да, это Игорь! Я не оборачивалась, только зубы сжала изо всех сил. Машина поравнялась со мной и поехала рядом с той же скоростью, с какой и я шла. До чего же мне хотелось, помню, остановиться и кинуться в машину, оказаться наконец-то под крышей, избавиться от дождя! Но я все шла и шла, и головы не поворачивала: даже и здесь не могла свой гонор переломить!
— Анка!.. — позвал наконец Игорь.
Я шла, не оборачиваясь к нему, не отвечая.
— Садись в машину, простудишься…
Я шла.
— Садись, или я уеду!..
Я шла. Двигатель машины снова взревел, а я заплакала, но продолжала идти, хоть затылок у меня уже будто раскаленными иголками кололо… Игорь неожиданно сбросил газ и остановил машину, щелкнул дверью. Я услышала, что он тоже вышел под дождь и шлепает сейчас по лужам за мной, но остановиться все не могла…
И только когда Игорь догнал меня, пошел рядом, сказал глухо:
— Ну… прости меня, Анка!..
Я остановилась, подняла к нему лицо, еле выговорила:
— Это ты меня… прости…
Но даже и здесь он не поцеловал меня, а решился только обнять рукой за плечи, повести к машине обратно. Он тоже весь и разом промок… Игорь открыл заднюю дверцу, я села в машину и стала поспешно раздеваться, дрожа от холода всем телом, по-прежнему изо всех сил сжимая зубы. И пальто было мокрым насквозь, хоть выжимай, и костюм… Игорь включил в машине свет, бросил мне плед, большой шерстяной платок и какой-то брезент — видно, из багажника их достал, — захлопнул за мной дверцу, а сам сел на переднее сиденье, тоже стал неловко стаскивать с себя пальто…
— Я печку включил, — хрипло бормотнул он.
Я сняла костюм, вытерла мягким и толстым платком лицо, руки и ноги; завернулась в него, в плед, в брезент; с ногами залезла на заднее сиденье, сжалась в комок, все еще неудержимо дрожа.
— А у меня пиджак не промок, — сказал потом Игорь все так же хрипло. — Только брюки ниже колен… — Он сидел за рулем, и голова его была совсем мокрой.
— Сейчас… согреюсь… — еле выдавила я.
Он помолчал еще, все не включая двигатель, и вдруг сказал, не оборачиваясь ко мне:
— Я люблю тебя, Анка!
— И я…
— Со мной впервые так, что я будто не хозяин себе…
— И я…
Тогда он рывком обернулся, мы с ним встретились глазами и длинную-длинную секунду глядели друг на друга. Потом Игорь неловко и медленно, точно тело не слушалось его, открыл дверцу и еле вылез под дождь, захлопнул ее; открыл заднюю дверцу и с трудом, будто впервые в жизни садится в автомобиль, пролез в нее, захлопнул за собой. А я разом сбросила с себя и брезент, и плед, и платок…