— Не могу я рабой быть из-за сладкого куска! — быстро и отчаянно сказала я.
— Вот! — И огромные кулаки Степана Терентьевича, лежавшие на столе, сжались, и папироса смялась. — Главное в человеке — человеческие его качества, в этом его главная цена, а улучшение их — наше общее дело! Изменить им или хоть чуточку покривить душой, хоть на время подавить их, это и есть рабство, о котором ты сказала!
— Вот! — даже вскрикнула я. — Да еще рабой чего мне быть-то?.. Того, что само в рабстве у человека должно находиться!
— Ах ты Анка наша! — И Степан Терентьевич, не удержавшись, ласково погладил меня своей громадной рукой по плечу.
— Я так и знал, что хватит у тебя, Анка, и ума, и силы! — тоже обрадованно произнес Патронов и поглядел на Лешу с Валерием: — Вот и вам, добры молодцы, случай поучиться, с какой крепостью человек должен свою линию вести!
Леша все молчал, улыбался и ничего, кажется, не слышал, только на меня поглядывал как-то по-новому прямо и открыто, и лицо у него было совсем по-детски радостным… А Степан Терентьевич сказал, тщательно гася окурок на листе железа с загнутыми краями, лежавшем на столе:
— Ждали мы, Анка, что ты решишь сама, ждали и не осмеливались раньше времени вмешиваться: дело это тонкое. Не знаю, что тебе товарищи твои в комитете комсомола скажут, что ты от законного брака бежишь да матерью-одиночкой остаешься, а только нам всем по душе твое решение, прямо тебе скажу. Почему?.. Да потому, что не то сейчас время и люди, чтобы рабой, как ты сказала, из-за сладкого куска быть. Ты уж прости, что я так прямо. И даже попробую тебе объяснить, почему лживость у Тарасовых образовалась, почему живут они с кривизной этой… Ты не бойся, что мы всего раз их видели: нам хватило времени, чтобы до конца их разглядеть. Как бы тебе получше сказать?.. Когда сам обеими ногами на земле стоишь, автоматически чувствуешь, не в подвешенном ли состоянии, образно говоря, твой сосед или знакомый находится, нет ли у него неуверенности в жизни.
— Я понимаю.
— Человек должен жить нормально и естественно — вот как он дышит, не задумываясь даже. Какое положение для тебя самого, для внутреннего твоего состояния, самое надежное? Устойчивого равновесия, а оно — в равенстве получения тобой от жизни и обратной твоей отдачи ей. Только так, Анка! Но человек — существо живое и до жизни жадное, часто у него поэтому происходит внутренний конфликт — сознательный, а чаще даже неосознанный — между его потребностями и желаниями, устремлениями и тем, какие у него возможности, трудолюбие и способности. И приходится ему, бедолаге, постоянно тянуться, вот и оказывается он на цыпочках, условно говоря. Прочно стоять он должен на земле, а на цыпочках когда живешь, какая же у тебя устойчивость? Ну, все время и боится он упасть-поскользнуться, самозащищается лживостью, жизнь погодой считает, одежду по ней выбирает предусмотрительно.
— Правильно! — поспешно и горячо сказала я. — Спасибо!
Помолчали. Потом Патронов грустно сказал:
— Если бы молодость знала, если бы старость могла…
— Что ж ты будешь делать, если без ошибок трудно прожить? — покачал головой Валера.
— Только тот не ошибается, кто ничего не делает, — сказал Леша, улыбаясь мне. — А что ошибка эта нашу Анку не покалечила…
— Это мы видим! — закончил за него Белов.
— Спасибо вам! — повторила я. — Спасибо, что верите, а я уж!.. — и тут я все-таки не сдержалась, заплакала.
А когда опомнилась наконец и заставила себя все-таки поднять голову, за столом уже никого не было. И завод шумел уже по-рабочему… Я посидела еще, потом заметила, что улыбаюсь, вытерла лицо, причесалась и тоже пошла на палубу.
«Волга» Игоря однажды опять стояла у проходной завода, когда мы вышли со смены. Мои мужчины замолчали, увидев ее, а я спокойненько шла себе, хоть и в груди у меня тряслось, и сердце сжалось, только я увидела Игоря. Даже не представляла себе, что могу так сильно соскучиться по нему!.. А как встретилась с ним глазами — они у него были испуганные и жалобные, — опять поразилась его красоте, точно впервые увидела… И жалко мне его стало.