Игорь открыл дверцу машины, как обычно, приглашая меня садиться, вежливым кивком здороваясь со всеми. Я остановилась перед ней, и все остановились. Никак мне не вздохнуть было, и наглядеться я на Игоря не могла… И он глядел на меня, и лицо его просительно морщилось, и губы чуть подрагивали…
— Привет, Игорешка… — еле-еле выговорила я наконец.
— Привет, Анка… — хрипло и через силу ответил он.
Я взялась рукой за ручку открытой дверцы; и напряженное лицо Игоря мгновенно стало распускаться, он даже чуть подвинулся поспешно, приглашая меня, как обычно, сесть рядом с собой. И я тут же чуть не села, так уже радостно и горячо сделалось у меня в груди от счастья. Но в последний момент я вдруг явственно, даже не глядя, почувствовала, как молча стоят за моей спиной мужчины моей бригады, молча стоят и ждут… И так же с трудом спросила:
— Испугался все-таки, значит?
Эх, если бы Игорь ответил мне тогда по-другому!.. Или хоть промолчал бы…
Нет, и от этого ничего не изменилось бы, нет!..
А его лицо снова тотчас затвердело по-каменному, как обычно в подобных случаях у Тарасовых, он выговорил хоть и так же хрипло, но четко, даже по складам:
— Ис-пу-гался!..
И тут я впервые заметила, что его красивые ноздри так же хищно белеют и напрягаются, как и у Маргариты Сергеевны. Да и наша бригада так же терпеливо, но непримиримо — главное, непримиримо! — стояла за моей спиной. И я все-таки справилась, отпустила дверцу машины, даже улыбнулась слегка:
— Поэтому и встретил?
Даже больно в груди мне сделалось, когда я увидела, как красивые глаза Игоря совсем по-чужому прищурились. И автоматически успела вспомнить, что и у его родителей, оказывается, вот точно так же по-чужому холодно прищуриваются глаза; я и раньше это знала, да просто не обращала внимания. А Игорь вдруг спохватился, так и видела я, что он именно спохватился: глянул быстренько на по-прежнему молча стоявших мужчин за моей спиной, на меня, снова на них, опять на меня, сморщился, но сказал:
— Нам с тобой поговорить надо.
Больше всего мне опять хотелось вскочить сейчас в машину, крепко-крепко обнять Игоря, поцеловать его… Но я вздохнула поглубже и — опять справилась, ответила:
— Все уже сказано.
— Когда?
— А вот тем, как ты улетел от меня, да и потом молчал… — Я обеими руками изо всех сил сжимала сумочку, заставляла себя говорить ровно и обдуманно, смотреть прямо-прямо в глаза Игоря; и увидела, что он понял мой ответ.
— Я не могу так… — Игорь снова поглядел на всех наших, поморщился, помолчал непривычно просительно.
А у меня уже снова была такая острая жалость к нему, что комок в горле стоял, но я спросила, будто была не хозяйкой себе, — такой уж у меня характер:
— Ты стал бы сейчас говорить при моем отце?
Игорь вздрогнул:
— При отце?.. Стал бы. Так ведь это… — и он даже не осмелился снова поглядеть на моих мужчин.
— А это то же самое, — сказала я. — Точно-точно то же самое.
Его лицо перекосилось, и он резко включил двигатель, а я и дверцу захлопнула. На лице Игоря буграми взбухли желваки, и длинные густые ресницы его трепетали, но через секунду он справился, сбросил газ и вышел из машины, все не поднимая головы. А я вдруг увидела, что наша бригада вслед за Степаном Терентьевичем неспешно отходит в сторонку от потока идущих, и пошла за ней… До сквера шли мы всего метров двадцать, но мне казалось — на Эльбрус я лезу!.. Потом увидела, что около скамейки Степан Терентьевич остановился и обернулся, глянул на меня и стал глядеть куда-то за мою спину. Остановилась и я, тоже обернулась: Игорь медленно-медленно шел за нами, с трудом передвигая ноги, точно по густой трясине… И все не поднимал головы… А мы стояли и смотрели на него. Он подошел наконец-то и рывком уже вскинул голову, глянул на нас. Сначала в чужих глазах его была одна злость, потом страх, а еще чуть позже — жалобная виноватость… И я вдруг поймала себя на том, что чуть ли не спокойно слежу сейчас за поведением этого человека…
Потом я увидела, что вся наша бригада отошла в сторонку, стоит там и курит, на скамейке сидит один Степан Терентьевич, села рядом с ним, почувствовала, как он осторожно и крепко взял меня за локоть. Игорь остановился перед нами, опять рывком поднял голову, сказал быстро:
— Я виноват!.. И прошу прощения!.. И у Анки, и у вас всех!.. — В глазах его была злая трусость. — Я люблю ее… И она меня… И у нас будет ребенок… — Он запнулся, передохнул, договорил отрывисто: — Я прошу Анку быть моей женой!