Степан Терентьевич молчал, а мне уже так жалко было Игоря, что я попросила тихонько:
— Ты сядь, а?..
Он мигнул, понял и послушно сел. Только я так и чувствовала: будто в ледяную воду он сейчас садится. Вздохнула поглубже, сказала, следя за своим голосом, изо всех сил стараясь, чтобы звучал он ровно и неторопливо, обдуманно:
— Спасибо, что при всех попросил прощения, при всех в жены меня позвал… Ты не обижайся, родные мне эти люди, и в курсе всех моих дел они… И камня на меня не держи: я ведь наперед тебя предупреждала, что со мной хитрить нельзя!
— Да я не хитрю!
— Погоди, разговор у нас серьезный: судьба ребенка в нем! Не поверил, что не трону я тебя, если честно от ребенка откажешься?..
— Да как же этому поверить-то можно?!
Я вздохнула, но все-таки сказала:
— В крови у тебя недоверчивая подозрительность да хитрость!..
— Говори, знаешь, да… — тотчас зло и трусливо вскрикнул он.
Я изо всех сил сжала зубы, кулаками пристукнула по коленкам и — справилась. Только почувствовала вдруг такую усталость, что вот лечь бы сейчас, раскинуть ноги-руки, а там… И сказала:
— Погоди, разговор у нас, повторяю, серьезный, — и вот тут уж поняла, что окончательно справилась, даже улыбнулась слегка: — А то ведь как у детишек получается: «Сам дурак…»
— Хорошо, прости, — опомнился и он.
Я как-то автоматически заметила, что Степан Терентьевич даже не курит, и сказала:
— Парень ты красивый, слов нет; и воспитанный, и все такое прочее. А настоящим ученым ты не будешь, а звания твои мне не нужны.
— Почему это не буду?! — отрывисто уже спросил он.
— Сам знаешь: нет у тебя для этого дела настоящего таланта, вон как у Вадима Павловича.
— Ах, так?! — Он даже дернулся.
— Прости! — поспешно сказала я. — Это уж я виновата, что в сторону тебя повела. А диссертацию ты защитишь, и степень получишь, и числиться ученым будешь, не суетись. Только мне, пойми ты, Игорешка милый, в мужья человек нужен и отец моему ребенку, а ты для этого не годишься!
— Да почему?! — изумился он и даже к Степану Терентьевичу обернулся.
Но тот по-прежнему молча и не двигаясь сидел на скамейке, глядел в сторону.
— Сейчас попробую объяснить, — передохнула и снова справилась я. — В мужья мне честный человек нужен, а остальные его качества — для меня второе.
— А я что — нечестный?!
— Нет!
— Говори, знаешь, да…
— Погоди, — как можно мягче снова попросила я и даже пояснила: — Не самозащищайся ты по привычке, я ведь на тебя не нападаю, просто отвечаю на твой вопрос. — Я сжимала сумочку так крепко, что рукам больно было. — Ведь как у нас с тобой любовь получилась?
— Да, как?!
— Потерпи ты, не суетись!.. Увидели мы друг друга и как в наваждении оказались, такое обоюдное влечение на нас напало, так?
— Ну так.
— А когда я чуточку проморгалась, то самой себе объяснила: полюбила тебя за красоту, за то, что непохож ты на моего первого знакомого, я тебе о нем рассказывала… — Я смутилась, но тотчас справилась: — Степан Терентьевич мне как отец, поэтому я и говорю так прямо… А потом взял ты меня со своим «кафедральным мотором» к себе на дачу, где у вас простая задача была: обработать Вадима Павловича. Погоди: именно так, обработать!.. И я, сама еще ничего не соображая, помогла вам в этом тогда. — Я сморщилась и остановилась, так уж противно мне было, да и по-прежнему невыносимую усталость я чувствовала, только лечь бы и закрыть глаза… — Потерпи, всего перечислять не буду.
— Об-ра-бо-тать!..
— Погоди… — горестно даже выговорилось у меня. — От меня нападения ждать не надо не разглядел ты меня по своей привычке самозащищаться. А мне надо знать, какой человек отец моего будущего ребенка, могу я ему доверить воспитание или нет?..
— Вот даже как!
— А как же иначе: ведь я мать!.. — И вспомнила слова Степана Терентьевича, которые он сказал, когда я сообщила бригаде, что раздумала выходить замуж за Игоря Михайловича. — Почему в вашей семье страх сидит, почему вы жизни боитесь да за погоду ее считаете, приспосабливаетесь одеждой к ней?! Потерпи ты, прошу тебя: этот разговор мы с тобой просто обязаны довести до конца, потому что с ложью я жить не могу.
— Хорошо-хорошо, я жду, — опять испугался он.
Я глянула искоса на Степана Терентьевича, он так же терпеливо молчал, даже не глядя на нас с Игорем; но я видела, что он заметил страх Игоря Михайловича и что страх этот был так же противен ему, как и мне самой. И выговорила уже прямо и резко, даже презрительно: