Он рванулся к двери, намереваясь, видимо, расправиться с шутником, но в это мгновение дверь широко распахнулась и в комнату с корзиной в руках впорхнула маленькая женщина.
— Здравствуйте! — тоненьким голоском весело пропела она. — Вот и я.
Не остывший еще от гнева отец, хмурый и злой, стоял перед ней со сжатыми кулаками.
— А кто это ты? — сурово спросил он ее. — Что за птица?.. Чего надо?..
Такой прием не смутил вошедшую. Она оглядела нас всех, улыбнулась и поставила корзину на пол. Не спеша скинула с себя светлую жакетку, повесила ее на вешалку. Затем, повернувшись к отцу, с любопытством наблюдавшему за ней, спросила:
— Уж не вы ли будете хозяином, а?
— Я, а что?
— Неласковый вы человек, — укоризненно покачала головой маленькая женщина. — А я вас представляла немножко другим… Мне почему-то казалось, что вы огромного роста, с длинной бородой, лохматый… Ну, одним словом, как и все художники.
— Художник, — засмеялся отец. — Какой я художник, я простой маляр.
— Вот именно, — кивнула женщина. — Вы, оказывается, простой человек, и в вас ничего нет интересного… Впрочем, неважно. Сколько вам лет?
— А вам для чего это? — несколько сбитый с толку ее бесцеремонным вопросом, спросил отец.
— Ну как же?.. Надо.
— Сорок два.
— А мне тридцать пять, — сказала неожиданная наша гостья. — Здравствуйте! — протянула она руку отцу.
Тот нерешительно пожал ее.
— Здравствуйте, детки! — обернула к нам свое маленькое, с морщинками у глаз, улыбающееся лицо женщина. И, так как я стоял ближе к ней, чем Маша, она схватила меня и чмокнула в губы. Я не успел даже увернуться. Я брезгливо плюнул и старательно вытер губы рукавом рубахи, потому что терпеть не мог всяких нежностей. С изумлением смотрели мы на эту вертлявую, визгливую женщину.
— А все-таки, кто вы? — спросил отец.
— Я Людмила Андреевна, — сказала женщина таким тоном, словно она сообщала нам что-то невероятное, отчего мы должны были пасть перед ней ниц. — Хозяйствовать к вам приехала.
— А-а, — протянул отец, — вон оно в чем дело… Хозяйствовать?.. А кто же вас просил к нам в хозяйки, а?
— Гм… — обиженно поджала сухие, тонкие губы Людмила. — Кто просил… Да вы же и просили. Матушка Христофора прислала меня по вашей просьбе…
— Фьють! — озорно свистнул отец. — Матушка Христофора?.. Какая заботливая-то… Ну, что же, раз она прислала, то милости просим. Пожалуйста! — шутовски протянул отец руку к столу, на котором все еще лежала рваная калоша.
Не знаю, почувствовала ли Людмила иронию в словах отца или нет, но приглашение его она восприняла церемонно. Величественно кивнув головой, она прошла к столу.
— Что это такое? — уставилась она с изумлением на калошу.
— Калоша, — пояснил отец.
— А почему она на столе?
— Кушаем.
Я захихикал. Маша толкнула меня в спину:
— Замолчи!
— А, бросьте глупости говорить! — отмахнулась Людмила и повелительным тоном сказала: — Пойдите уплатите подводчику.
— А сколько? — с беспокойством спросил отец.
— Рубль.
— У меня… — стал рыться у себя в карманах отец. — У меня мелких денег сейчас нет…
Я снова чуть не захохотал. У отца вообще никаких денег в кармане не было, я в этом не сомневался.
Маленькая женщина презрительно усмехнулась и, вынув из своего кошелька рубль, подала отцу.
— Уплатите. Потом мне отдадите.
Отец кашлянул и промолчал. Выходя расплачиваться с подводчиком, он пробормотал:
— Занятная дамочка… Городская, образованная…
Казаки уходят на усмирение
Время было неспокойное. К отцу приходили взволнованные соседи и рассказывали о жарких битвах в Маньчжурии, куда все время посылались казачьи полки.
По станице носились зловещие слухи о том, что наши войска не могут сдержать упорного натиска японцев и вражьи полчища идут по нашей святой земле, заливая ее кровью, вытаптывая крестьянские поля.
Поговорили-поговорили и замолкли. Война закончилась. Казаки вернулись домой. Правда, не все. Кое-кто сложил голову на чужбине.