Это первое. С этим, как мне кажется, тесно связано второе обстоятельство. Речь идет о реификации или онтологи-зации периодов, когда они воспринимаются как объективные данности, независимые от оценочных суждений. Историки, в особенности те, кто не склонен рефлектировать над своей профессией и присущими ей особенностями, полагают, что периодизацию, утвердившуюся в историческом знании, можно принимать как некую неоспоримую данность, встраивая свои конкретные изыскания в те рамки, которые были унаследованы от предшественников.
Создавая свои исследования, мы вольно или невольно приноравливаем их к существующей периодизации. Поскольку историческая наука до последнего времени была в значительной мере ориентирована на будущее, предполагалось, что те или иные исторические феномены (например, Средневековье, которое я изучаю) представляют интерес не сами по себе, а в той мере, в какой они чреваты дальнейшим развитием. Скажем, историки, занимавшиеся социально-экономической историей Средневековья, долгое время особенно концентрировали свое внимание на развитии городов, городского населения, городской буржуазии, ибо за ними было будущее. И историю городов и вообще историю культуры и хозяйства Средневековья рассматривали в свете истории развитого капиталистического общества.
Можно привести и многие другие примеры. Необычайный подъем отечественной историографии всеобщей истории, школ аграрной истории Западной Европы — Италии, Испании, Франции, Англии, прежде всего, сопровождавшийся большими творческими, исследовательскими успехами русской исторической науки в конце XIX и начале нашего столетия, конечно, в огромной мере был предопределен живым интересом, порожденным не самой аграрной историей средневековой Европы, а судьбами крестьянства в истории нашей страны на рубеже XIX и XX вв. и дальнейшими «формационными» изменениями, в свете которых и рассматривалось прошлое. То есть прошлое находилось как бы в тени настоящего и рассматривалось в соотнесенности с ним.
Проблема периодизации связана с рядом очень сложных вопросов. Историк имеет дело с каким-то периодом. Так как он выделен еще до нас, мы стараемся насытить его некоторым гомогенным содержанием для того, чтобы определить исторический тип общества, исторический тип культуры. При этом мы невольно унифицируем разнородные феномены и отсекаем в той или иной степени то, что противоречит устоявшемуся представлению о периоде. Унифицирующая роль периодизации сказывается и в следующем. Периодизацию локально-исторического свойства, сложившуюся на определенном конкретном материале, мы распространяем на всемирную историю механически, не очень вдумываясь в смысл той процедуры, к которой мы прибегаем.
Два примера. Ренессанс, если говорить о нем всерьез, есть явление, характерное лишь для некоторой группы стран и народов в определенный период истекающего Средневековья. Но по тем или иным идеологическим и далеко не научным причинам понятие Возрождения или Ренессанса было некоторыми учеными распространено на народы Закавказья определенной эпохи и даже на народы Дальнего Востока. У этих ученых были свои причины для поиска периодов большого культурного подъема в прошлом Японии, Грузии или Армении. Но подгонять их под понятие Ренессанса означало распространять периодизацию западноевропейской истории, делящейся на Античность, Средневековье и Возрождение, на совершенно другие пласты исторического материала. Концепция восточного Ренессанса в настоящее время, насколько мне известно (может быть, есть какие-то исключения), не пользуется большим авторитетом среди историков, а специалистами по Западной Европе, собственно, с самого начала была воспринята с чрезвычайным скептицизмом. Такое стремление унифицировать всеобщую историю, вогнать ее в единые рамки чревато очень тяжелыми последствиями.
Но вот понятие Средневековья. Как известно, оно сложилось в контексте общей периодизации истории Европы и имеет смысл в сопряжении с понятиями Античности и Нового времени. Оно закрепилось в системе наших понятий всерьез и надолго, может быть, даже до полной неискоренимости именно применительно к западноевропейской истории. Но затем стали говорить о китайском Средневековье, о Средневековье в Африке, о русском Средневековье. Все это внушает мне очень большие сомнения. На Руси, например, не было Античности, и поэтому привычное деление на древнерусскую историю и историю, открывающую период Нового времени, кажется мне более адекватным тому конкретному наполнению, которое вносят историки в это деление, нежели распространение на Восточную Европу и на Русь понятия Средневековья. Каждый вправе периодизировать так, как он считает наиболее удобным и целесообразным для достижения истины, и я этого права не оспариваю. Но не происходит ли здесь подгонки материала, вчуже иного, к тому понятию Средневековья, которое давно сложилось применительно к Западной Европе?