Но с такой квалификацией академика Сказкина возникает трудность. Среди многих его достоинств едва ли на видное место можно поставить смелость. Конечно, все представители старшего поколения, с какими приходилось соприкасаться, так или иначе боялись, и этот страх во многом определял и их общественное поведение, и их научные построения. Человек моего поколения, подвергавшийся безостановочному «облучению» страхом не столь долго, как люди более пожилые, не вправе их осуждать. Но судьба С.Д. Сказкина была отмечена специфической концентрацией страха. В «Истории историка» я постарался обойти молчанием эту особенность С.Д. Между тем Е.В. Гутнова несколько приподняла ту завесу, которой было покрыто психическое состояние Сказкина. И поэтому я осмелюсь привести свидетельство А.И. Неусыхина. Во второй половине 60-х годов Александр Иосифович частично снял с себя запрет вспоминать минувшее и в одной из приватных бесед со мной поведал о следующем. В годы «большого террора», когда были уже арестованы такие профессора истфака МГУ, как Н.М. Лукин и ЕС. Фридлянд, Сергея Даниловича преследовал страх неминуемого ареста. На этой почве у него развилась нервная болезнь, и он оказался в соответствующей клинике. Когда наконец его выпустили, между Неусыхиным и известным психиатром Кащенко состоялся разговор. «Мы подлечили Сергея Даниловича, — сказал врач, — он может работать. Но двойная психика у него навсегда останется». С.Д. Сказкин, будучи знатоком средневековой культуры и религиозности, касался в своих беседах с учениками проблем католического богословия. Одна из его учениц приняла католицизм, была арестована и осуждена, а Сергея Даниловича, естественно, вызывали на «беседы». Все это не могло не парализовать его волю и сознание. У него было немало творческих замыслов, но их реализация ограничивалась по преимуществу сочинением вступительных разделов к монографиям. И в этих предисловиях он не шел дальше разоблачения идеалистической науки и отстаивания материалистического метода. По-видимому, в его сознании — или, скорее, подсознании — действовали некие силы, парализовавшие его творческую энергию.
В конце 40-х годов студентов кафедры средневековой истории увлекала машинописная работа С.Д. Сказкина, посвященная анализу глав «Капитала» о первоначальном накоплении. Здесь он выступал в качестве убежденного марксиста. Но в эти же годы Сергей Данилович работал над переводом сочинения Э. Трёльча, видного представителя неокантианства в немецкой исторической науке, — переводом, который он никогда при своей жизни не передал для публикации. Как все это сочеталось в его сознании, одному Богу известно. Из его медиевистических изысканий можно назвать лишь несколько статей и «Очерки по истории западноевропейского крестьянства» — спецкурс, читанный им на кафедре. Боюсь, что это все. Невысокая продуктивность Сказкина, на мой взгляд, объясняется в первую очередь не тем, что его то и дело отрывали многие обязанности (как утверждает Е.В. Гутнова), но порожденной неизбывным страхом психической раздвоенностью. В «Пережитом» с горечью упомянуто, что в 1968 г. за подписью С.Д. Сказкина в «Правде» была опубликована статья, осуждавшая «пражскую весну». Скорее всего, не он ее автор, но он ее авторизовал. Бесполезны споры о том, знал ли С.Д. об этой позорной статье до ее появления в печати или нет, но даже в узком кругу он не осмелился от нее отмежеваться.