Сэм выскочил из кабинета, не оглядываясь, а Томас пораженно смотрел на шефа. Он сам не знал о камере слежения в хранилище и был удивлен оперативными действиями шефа.
– Томас, – проговорил Вейлер, – я тебе доверяю, хотя иногда не хочется доверять даже себе. Но в этой ситуации мне одному не справиться. Проследи за Сэмом. Я должен знать, куда они ее отнесли, и ты проконтролируешь ее доставку в целостности и сохранности. Можешь идти. Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что информация не должна никуда просочиться. Ты ведь и дальше хочешь работать исследователем, а не мыть посуду? Хотя даже это теперь делают роботы. Если правда откроется, то мы все, всем коллективом, будем безработными, а ты знаешь, к чему это приводит в нашем мире.
Томас кивнул даже несколько раз, настолько хорошо представил возможную перспективу.
– Рад, что ты такой сообразительный и понимающий мальчик. Иди и проследи, чтобы статуя завтра была здесь.
Когда Томас отставил кабинет доктора, Вейлер подошел к сейфу и достал старинный свиток. Реставратор задумался. Столько тайн. И почему-то ему совсем не хотелось, чтобы кто-то прочел свиток и узнал, что там написано.
«Пожалуй-ка, я отсканирую надпись, разобью ее на части и попрошу несколько человек перевести отдельные ее фрагменты. Так будет вернее. Древнекитайский не многие знают. Интуиция меня никогда не подводила. Нельзя никому доверять тайну полностью».
Лаборатория реставрации утром
Доктор Вейлер в бешенстве шагал по кабинету и орал:
– Как внутренности статуи могли пропасть? Они пролежали там тысячу лет. Не сами же они встали и ушли? Мумия разделась, оставила после себя истлевшую одежду и ушла? Вы понимаете весь этот бред? Что я скажу заказчику? Я отдам тебя под суд, Сэм, и буду настаивать на самой строгой мере наказания. Самой ужасной. Но нас-то это не спасет.
Сэм находился почти в обмороке. Бледный, с синими дрожащими губами, он смотрел на беснующегося шефа.
– Доктор Вейлер, у меня мысль, – вдруг проговорил Томас. – Что если мы вложим в статую что-то равное по весу и объему потерянному телу? Отреставрируем саркофаг, а сами в это время займемся поисками мумии. Заказчик ведь не знает, что было внутри. Ну, и не узнает. А внешний вид оболочки из папье-маше мы уж сумеем отреставрировать на «отлично». Будет как новенькая. Такого уровня реставраторов, как у нас, нет на всем континенте.
В кабинете воцарилось молчание. Вейлер долго и хмуро смотрел на сотрудников, потом сказал:
– Так и сделаем. Это вопрос дальнейшего существования нашей лаборатории. Если кто узнает, я тебя, Сэм, уничтожу. Понял? Заплати своему подельнику и скажи, что шеф проследил, как вы воровали статую, и приказал вернуть. Заплатишь ему за помощь, из своего кармана заплатишь. Покажешь ему сегодняшнюю фотографию статуи и мою рядом с ней на своем смартфоне. У тебя есть определитель времени съемки на смартфоне? Вот отлично, а теперь за дело. Сегодня фотка должна быть показана твоему другу и за деньги он должен все забыть. Ты понял?
Сэм кивал, кивал, кивал.
– Болван, – вздохнул Вейлер. – И как я взял тебя на работу? Но увольнять тебя пока нельзя. Можешь пригодиться. Все свободны и за дело.
Когда сотрудники покинули помещение, доктор Вейлер сел в кресло и задумался. В чудеса он не верил, значит, статуя должна где-то всплыть. А пока действительно реставрация, подделка внутренности и, конечно, расшифровка текста. И поиски мумии. Вот только почему они не взяли саркофаг? Почему? И еще более странно, что оставили одежду мумии.
Палата в Отделении нервной анорексии месяц спустя
Мэгги опять делала мне массаж. Потом под кожу вводила какие-то препараты, потом кормила через зонд, так называлась эта трубка в носу, и приговаривала:
– За месяц ты, Айя, стала похожа на обычную очень тяжелую анорексичку, а не на мумию. Это уже хорошо. Вот бы еще разговаривать начала, нам бы легче стало. Но ты уже издаешь какие-то звуки, прекрасно. Скажи: ма-ма. Так всех деток учат говорить.
Я попыталась и произнесла: Ма аааа.
– Умница. Хорошо, что все понимаешь. Значит, скоро заговоришь.
Я полюбила Мэгги. С ней было тепло и весело. Когда она работала со мной, то рассказывала о своих родственниках, о каких-то пирожках, о цветочках возле ее дома, о прилетах птиц, о кенгуру, о погоде. Иногда она пела песни о любви, простые и незатейливые, но они приносили радость и отвлекали меня от мыслей.
Мне было приятно, и я чуть-чуть растянула губы. Они начали слушаться меня позже рук и ног. Руки почти работали. Как я месяц назад выбралась из того подвала – сама не знаю. И сейчас руки слушались меня не очень. Ноги до конца не разогнулись. Кроме бесконечных процедур, мне включали телевизор. Я научилась нажимать на кнопки и переключать каналы. Изучала этот новый мир. Пусть я не понимала новостей и избегала их сознательно, но многие программы, особенно про животных, мне нравились. Еще каналы про историю. Очень нравилось слушать музыку. Я училась понимать написанное. Я многое училась понимать. Хотя то, что узнавала, пугало меня. Моей страны больше не было. Вернее, людей в моей стране. Об этом говорили мало и как бы нехотя. Неизвестное заболевание выкосило всех жителей, имеющих определенный генофонд. То есть всех китайцев. На грани гибели правительство предположило, что это происки их извечного врага Индии и бросило на них несколько ядерных бомб. Так что населения Индии тоже почти не осталось. Это произошло 200 лет назад. Правительство Австралии запретило иммиграцию каких-либо поселенцев из других стран и прекратило любые контакты с ними. Австралия теперь полностью закрытый континент. Живет, как я поняла, неплохо. Потихоньку развивает свою экономику. В подробностях я не очень разбиралась. Было жаль мою страну. Я, конечно, и раньше не путешествовала вглубь Китая, никогда не ездила от монастыря дальше побережья моря. Но к нам приходили паломники, и они рассказывали о больших реках, густонаселенных городах и поселках, иногда о горах и о многом другом.