— Смотрит с разных позиций, — дерзко хихикнула Мадин. — Это я про тех, которых ты назвал в конце. С очень интересных позиций.
— Не надо пошлить, красивым девушкам это не идет.
— Вот и комплимента дождалась, спасибо. А насчет позиций… Мне о таком даже поговорить не с кем. — Черные волосы колыхнулись в сторону лапавших податливых девиц соплеменников. — Наши не то что не расскажут, еще и побьют за вопрос, при этом все разрешают себе и ничего — нам, своим женщинам. Разве это честно и справедливо?
«Я украл — хорошо, у меня украли — плохо». Справедливость — штука относительная. Понятия о чести у каждого тоже свои.
— Не мне судить. — Я постарался уйти от извечного спора цивилизаций. — Каждый решает сам, как жить и что себе разрешать.
— А за меня решают другие. — Мадина топнула ногой, но сразу вернулась в едва не сбившийся ритм. — В конце концов, Кваздик, я же не напрашиваюсь на неприятности для себя или для тебя, а всего-то прошу по-приятельски сказать несколько слов. Мы же не чужие друг другу люди. Вспомни, в детстве я у тебя на глазах на горшке сидела!
Не знаю почему, но этот абсолютно нелогичный довод произвел впечатление. Действительно, были времена, когда мы не стеснялись друг друга. Не поручусь, что доходило до горшков, но общая возня во время игр и полное игнорирование при срочном переодевании имели место. Дети есть дети, особенно когда заигрались и долгое время предоставлены сами себе.
Каким-то образом подруга детства заметила свой успех и ринулась развивать:
— Вот ты признался, что уже не мальчик. Как это было?
Случайный толчок сзади едва не опрокинул, он заставил прижаться друг к другу и вернул меня, загипнотизированного, в реальность. Мадина — сестра друга, он не одобрит таких разговоров. Не моих откровений, в тщетном ожидании которых отвердело в руках горячее тело, а касания подобных тем. Как не одобрил бы я, начни что-то похожее кто-то из его земляков с моей сестрой Машенькой, пока еще учившейся в школе в городке неподалеку. Не просто не одобрил бы, а счел за оскорбление. Вот когда она вырастет и поймет, что к чему в этой жизни, когда научится отвечать за свои поступки…
В глаза лезли чужие руки, хозяйничавшие на мягких местах других повзрослевших Машенек, которые уже сделали выбор. Мне это не нравилось. Но это был их выбор. Осознанный.
Я перевел взгляд на ожидавшую конца размышлений роскошную авантюристку.
Излом черных бровей. Перевозбужденные губы. Четко очерченные узкие скулы. Изящные руки. Хрупкая спинка. Странно длинные для горянки и очень стройные ноги. Жмущиеся ко мне вкусные выпуклости. Можно долго перечислять, и все будет в ее пользу. Мадине нравились внимание и поклонение, она мечтала о любви и стремилась к дозволенным (в нашей студенческой среде) отношениям, в которых смогла бы проявить себя с лучшей стороны. Природа одарила ее многим, снаружи и внутри, это видели глаза, и это виделось в глазах напротив.
Окружение считало иначе, и я, ставший почти своим для ее семьи, не мог пойти против традиций.
— Это не предназначено для таких симпатичных ушек, — произнес я с доброжелательнейшей из улыбок.
— Забудь, что я женщина. Расскажи, как другу.
Мадина даже отодвинулась после сблизившего толчка. Я хмыкнул:
— Ага, а ты потом растреплешь…
Карие очи почернели:
— Ты слышал когда-нибудь, чтобы я трепала языком?
Пришлось извиниться, чужих тайн, насколько я слышал, Мадина не выбалтывала. Весьма привлекательная черта для девушки подобного склада.
— Прости.
— Прощу, когда расскажешь.
— Придется ждать долго.
Казалось, тема закрыта. Я ошибся.
— Спасибо за обещание.
Меня поймали на слове.
Сбившееся с ритма бедро вновь легонько прижалось. Вздрогнув, я подался назад, толкнув сразу две слившиеся пары.
— Осторожно, да, — недовольно послышалось оттуда.
Руки Мадины проявили немалую силу, возвращая меня на место.
— Это чтоб не забыл про обещание, — шепнула она в ухо.
Объятия разорвались, и Мадина пихнула меня к скучавшей вдали сестренке:
— Пригласи Хадю, а то гляди, какими глазами смотрит. Как щенок потерявшийся. Хочет танцевать, а боится. Сама никогда не решится. Сделай ей приятно.
Завершил речь вульгарный шлепок по заднице, направивший меня к забившийся в угол скромнице.
Оказавшись перед Хадей, я протянул руку: