— Почему?
— Пропадает вера в людей…
Обеими руками Калитин взял руку Анны и погладил ее: было в этом жесте что-то дружеское, успокаивающее, Анне стала как будто легче.
— Я скоро приеду к вам в Сурож, мы поговорим, — мягко сказал Калитин. — Но а хочу дать вам совет. Как мне кажется, партийный совет. Всегда тяжело видеть, как развенчивают твоего кумира…
— Почему моего? — возмутилась Анна. — Костров не был моим кумиром. Меня просто возмущает, как легко его предали…
— Я не виню вас, но… Не сотвори себе кумира! Как бы вы ни уважали человека, не превращайте его в непререкаемый авторитет. Бывает, ученик вступает в спор с учителем и побеждает его. Поэтому всегда и везде — учитесь, учитесь, но живите своим умом.
Анна всплеснула руками.
— Но как же можно не верить в людей?!
— В людей — да, но никого не превращайте в пророка… — Добродушная и вместе с тем лукавая усмешка мелькнула в светлых глазах Калитина. Он встал. — Вы извините, но меня просто встревожил ваш вид. Нам еще о многом придется поговорить, но если вы действительно чувствуете себя партийным работником, если способны вести за собой массы, не возвеличивайте отдельных личностей, и тогда не так страшны будут их ошибки. Верьте в людей Живите для людей. Люден иногда удается обмануть. Но только до поры до времени…
Он проводил Анну до двери, и, выходя от него, она подумала, что, может быть, прончане все-таки поменяли лапти на сапоги.
LVI
Ничего не сумела бы Анна сделать, если бы в районе не выросли люди, которых неполадки в работе тревожат не меньше, чем Анну, и которые отдаются работе с такой же страстью, как и она. Гриша Ксенофонтов всюду хочет успеть, нет, кажется, дела, к которому он равнодушен. Челушкин — теперь уже Григорий Федорович Челушкин — ведет хозяйство без мужицких покряхтываний и похмыкиваний, он скорее похож на кадрового офицера или, если уж применяться к мирному времени, есть в нем что-то от инженера-производственника: точность, ответственность, расчет. Милочка Губарева из «Рассвета» заочно кончает зоотехникум, еще год, два, и она будет заведовать фермой…
Анне есть на кого опереться. Впрочем, это не совсем точно. Люди идут плечом к плечу. Поди разберись, кто кого подпирает!
Тут и люди, тут и техника. Надо вводить в строй кирпичный завод. Не дают покоя газеты. Торговля, школы, учителя, агрономы… Посетители идут косяком, а ведь с каждым надо разобраться в отдельности. То ее вызывают на совещание, то самой надо совещание проводить. Вернулась из Пронска, надо готовиться к выборам в Советы…
Анна только собралась было позвонить в обком, как в кабинет вбежала Клаша.
— Пронск на проводе!
Анна недовольно посмотрела на Клашу.
— А с ума-то чего сходить? — Она взяла трубку. — Гончарова у телефона.
— Анна Андреевна? — Она услышала знакомый бархатистый басок. — Это Косяченко. Как там у вас с подготовкой к выборам?
— Все в порядке, Георгий Денисович, — отвечала Анна. — Вас, собственно, что интересует?
Анна хорошо знала, что интересует Георгия Денисовича.
— Мне ведь, пожалуй, пора к вам? — спросил Косяченко.
— Пора, пора, — согласилась Анна. — Вы ведь у нас баллотируетесь?
— Вот я и вспомнил, — добродушно произнес Косяченко. — Собираюсь завтра, успеете подготовиться?
— Больно уж срок мал, — ответила Анна. — Может, послезавтра?
— Послезавтра не могу, бюро. А позже и того хуже. Совещание в редакции. В сельхозуправлении. Должны приехать из Москвы. Вы уж как-нибудь постарайтесь.
— Да уж ладно, — согласилась Анна. — Приезжайте.
Она тут же позвонила в Светловский совхоз, где баллотировался Косяченко.
— Вы там приведите все у себя в порядок, — предупредила она. — Приеду ведь с Косяченко, обязательно пойдет по хозяйству. Он агроном, его одной чистотой не возьмешь, знает, что к чему…
Когда Косяченко, тяжелый, веселый, розоволицый, неожиданно вошел в кабинет, еще не было десяти часов.
В темно-сером пальто, в шляпе, а белых фетровых сапогах, он размашисто прошагал по ковровой дорожке и через стол протянул Анне руку.
— Прошу любить и жаловать!
— Когда же вы поднялись? — удивилась Анна. — Мы к обеду ждем…
— Да я уж давно забыл, когда нормально вставал, — весело ответил Косяченко. — Мы ж батраки. Думаете, нам в обкоме вольготнее?
Он вернулся к двери, поискал вешалку.
— Вон… — Лицо у Анны зарумянилось. — Купили обстановку…
Только тут обратил внимание Косяченко на новенький платяной шкаф.
Он бесцеремонно открыл дверцу. На плечиках висели два пальто, одно нарядное, беличье, другое расхожее, коричневое, из дубленой овчины. Внизу — туфли, ботики, на верхней полочке — духи, пудра, зеркальце.
Косяченко засмеялся:
— Дама, ничего не поделаешь… — Не спрашивая разрешения, повесил в шкаф и свое пальто. — Как с молоком? — поинтересовался он, возвращаясь к столу. — Сводочка где?
— Я без сводки помню, — сказала Анна. — Девяносто и две десятых.
— Не дотягиваем? — посочувствовал Косяченко.
— Корма, — объяснила Анна. — На нашем силосе далеко не уедешь.
— Ничего, ничего, — утешил ее Косяченко. — Не попасть бы только в печать.
Он заметил смущение Анны.
— Ничего не поделаешь, на ошибках учимся, — привычно выдал он индульгенцию и даже подобрел. — В крайнем случае подбросим вам концентратов.
Он заглянул в окно.
— Как дорога? Не застрянем?
— Вы на «Волге»?
Косяченко кивнул.
— Обязательно забуксуем. Нет уж, поедем на нашем «газике».
— Все организовано?
Анна усмехнулась.
— Разве Завалишин подведет?
— А со снабжением как?
— Вы что имеете в виду?
— Все. И продукты и промтовары.
На этот раз иронически прищурилась Анна, ее рассердил этот вопрос.
— На уровне, — холодно сказала она — На уровне, Георгий Денисович.
Ненужный вопрос, подумала она. Пустой вопрос. Точно он не знает, что завозится в Сурож. Небось сам лимитирует товары для районов. Знает лучше ее и спрашивает…
— Нет, я серьезно, — повторил Косяченко. — Нареканий не будет?
— Конечно, будут, — подтвердила Анна. — Людям есть на что жаловаться.
— У вас Ксенофонтов сидит на снабжении? Вы все-таки позовите его, — распорядился Косяченко — Пусть даст мне справочку по району.
LVII
«Газик» катился, как колобок, от вешки к вешке, от деревца к деревцу, лишь кое-где подскакивая на рытвинах да разбрасывая по сторонам грязь. Дорога была плохая, снегу мало было в этом году, да и тот, что покрывал иногда поля и дорогу, быстро таял, точно не выносил прикосновения к земле.
Лукин не слишком торопился и заранее тормозил перед каждой сколько-нибудь заметной рытвиной — как-никак вез он секретаря обкома, товарищ Косяченко не баловал частыми наездами их район!
Косяченко всю дорогу выговаривал Анне: плохо с ремонтом, со снабжением, с семенами, плохо, наконец, с дорогами, черт возьми! Как думают они по таким дорогам перегонять технику?!
Анна вежливо слушала, она могла бы объяснить, возразить, но не спорила, не возражала, хорошо знала — чем дальше в лес, тем больше дров. Начни она спорить — Косяченко примется ставить перед ней конкретные задачи, чего доброго, определять сроки, запишет для памяти, и тогда, хочешь не хочешь тянись, а так, — начальственный басок рокотал и рокотал, точно патефон за стеной. Сама-то она знает, что ей делать!
«Газик» проскочил массивные ворота, украшенные затейливой лепкой, сохранившейся еще от времен, когда здешними землями владели графи Воронцовы, въехал на просторный усадебный двор и замер перед конторой.
Директор совхоза Грачев, секретарь парторганизации Завалишин и прочие большие и малые начальники Светловского совхоза ждали гостей у крыльца.
— Вот, добрались… — многозначительно сказал Косяченко, словно преодолел по пути бог весть какие препятствия, и принялся ласково пожимать всем руки.