Согласно не слишком надежному источнику, в 1335 г. неких пастухов в районе Каркассона обвиняли в отравлении воды. При этом их подозревали в том, что проклятые порошки они получили от падшего ангела. В 1390 г. следователи парижского суда Шатле высказывали серьезное подозрение, что отравители проводили на колодцах и источниках магические линии, которые заражали воду. Таким образом, они объявляли себя скорее при- елужниками Дьявола, чем англичан и фламандцев. В ведовских процессах XV в. достаточно часто фигурировали небольшие коробочки с порошками и мазями, изготовленные по наущению демонов или данные самим Дьяволом во время шабаша. Следователи искали такие коробочки, чтобы использовать их в качестве «улик». В сочинениях о «водериях в Аррасе»[7] также упоминалось, что Сатана предоставлял смертоносные порошки для колодцев и источников.
Возвращения чумы в XVI в. порождали новые приступы страха перед сатанинским заговором против христианского мира. Исследование распространения эпидемии в Альпийском регионе показало устойчивость суеверных представлений о подрывной деятельности Дьявола, занимавшегося отравлением добрых христиан. Кальвинистские власти Швейцарии развернули в 1530, 1545, а затем в 1567 и в 1572 гг. вокруг Женевы преследование так называемых «намазывателей». Преступники якобы обмазывали двери своих жертв содержавшей заразу мазью. Вначале злодеяния объясняли лишь корыстными мотивами: желанием присвоить имущество отравленных. Постепенно, и особенно с 1570 г., за ними стали усматривать дьявольские цели; Жак Гревен в «Трактате о яде» указывал именно на них.
В других местах приспешники Дьявола, травившие население, выглядели по-своему. В 15641577 гг. в Лионе обвиняли гугенотов, в 1575 г. в Граце— иезуитов. В 1564 г. правительница Нидерландов Маргарита Пармекая предупреждала города Дуэ, Лилль и Орши: какие-то лица планировали якобы «отравлять дома и людей некими ядами, с оной целью приготовляемыми».
Разумеется, существует большая разница между ядом, подсыпаемым полководцу, дабы без боя воспрепятствовать продвижению его войск, и дьявольскими порошками, призванными уничтожить христианский мир. Реальность и вымысел, искренняя убежденность и пропагандистские приемы причудливо перемешивались в пространстве между этими двумя пониманиями отравления. Так же как и во внутренней политике, токсические вещества, вероятно, совсем мало использовались в отношениях между странами. Однако в мире воображаемого складывалась своя геополитика, в которой яд играл куда более существенную роль.
Определитель идентичности, Или национальная пропаганда с привлечением ядаВ последний период Средневековья власти вели активную пропагандистскую деятельность ради укрепления своей легитимности. Конечно, вопрос об использовании яда не занимал центрального места в этом процессе. Однако он сыграл определенную роль, поскольку одним из краеугольных камней легитимации правителей становилось дискредитирование противника. Отравление представлялось оружием чужака, несовместимым с чистотой сообщества, к которому принадлежал тот, кто использовал данный аргумент. Таким образом, это понятие участвовало в складывании «национальной» идентичности. Когда хирург Ги де Шольяк в середине XIV в. утверждал, что на Западе «не принято применять друг против друга смертельные вещества», он пребывал еще в рамках глобального понимания европейского мира. Его суждение имело тенденцию к уточнению, по мере того как размежевание происходило уже внутри христианского мира и появлялись «нации-отравительницы и «добродетельные державы».
Стигматизация ядомПредъявление другой державе обвинения в употреблении яда носило в XIII–XVI вв. скандальный характер и преследовало одновременно две цели. Практическая состояла в том, чтобы возбудить или возобновить конфликт. В 1254 г. папство обвинило Конрада IV в отравлении его юного брата Генриха, для того чтобы спровоцировать вмешательство родственника жертвы Ричарда Корнуоллского, которому Папа собирался передать Сицилийское королевство. Матье Пари, хронист бенедектин- екого монастыря в Сент-Элбане, сообщал, что в 1255 г. англичане (совершенно против истины) обвинили шотландских баронов, будто те отравили медика английского двора, приехавшего из Эдинбурга осмотреть дочь английских государей. Матье Пари писал, что свою роль в этом деле сыграло, по-видимому, искушение найти повод к войне с северным соседом.