Кроме того, в отличие от западных правителей, у византийских не было салического права. Несмотря на то что ее подданные могли испытывать ненависть к своей императрице и даже пытаться низложить ее, они никогда не ставили под сомнение ее право занимать императорский престол. Тем более усилилось их беспокойство, когда в начале 802 года в Константинополь прибыли послы Карла, и особенно — когда они поняли, что Ирина, оказывается, не отвергала мысли о вступлении в брак с неграмотным варваром (а Карл, хотя и мог немного читать, не умел писать) и в принципе готова дать согласие.
Резоны Ирины нетрудно понять. Ее подданные неохотно мирились с нею, казна была пуста. Она довела империю до упадка и нищеты. Рано или поздно — скорее рано — coup d'état[54] был неизбежен. Ирину мало беспокоило то, что ее поклонник — конкурент, авантюрист и еретик; если он столь неотесан, как рассказывают, она, вероятно, сможет манипулировать им так же легко, как это делала со своим последним мужем и с их несчастным сыном. Благодаря браку с Карлом она сможет сохранить единство империи и — что в ее глазах было куда важнее — свою шкуру.
Имелись также и другие плюсы. Принятие этого предложения давало возможность избежать удушливой атмосферы императорского двора. Ирине, по-видимому, было тогда пятьдесят с небольшим, а может, и того меньше, двадцать два года вдовства она провела в окружении женщин и евнухов[55]. Что могло быть естественнее ее благосклонного отношения к идее нового брака с человеком, про которого рассказывали, что он высок и очень красив, что он прекрасный охотник с приятным певучим голосом и сверкающими синими глазами? Однако этому не суждено было случиться. Подданные Ирины не желали, чтобы престол оказался во власти грубого франка, одетого в странную холщовую тунику с красными крест-накрест повязками на ногах и говорящего на непонятном языке, который не мог даже написать свое имя иначе как через трафарет в виде золотой дощечки, подобно Теодориху Остготскому тремя столетиями ранее. В последний день октября 802 года Ирину арестовали, низложили и отправили в монастырь. Через год она умерла.
Если бы Карл женился на Ирине… соблазн порассуждать на эту тему непреодолим, несмотря на то что, подобно всем спекуляциям такого рода, совершенно бесплоден. Запад взял бы верх над Востоком или наоборот? Карл ни минуты не собирался жить в Константинополе — в теории, во всяком случае, столица должна была переместиться на Запад. Но согласились бы византийцы принять такое положение дел? Думается, что это в высшей степени маловероятно. Куда более близким к действительности представляется сценарий, в соответствии с которым они объявили бы Ирину низложенной и вместо нее возвели бы на престол нового императора — что, собственно, они и сделали — и бросили бы тем самым вызов Карлу, побуждая его к ответным действиям, но как бы последний ни хотел отомстить, он ничего не смог бы сделать. Расстояния слишком велики, линии коммуникаций слишком длинны. Он оказался бы в унизительном положении и был бы бессилен избавиться от него. И он никогда не заслужил бы имени Великого. И кто мог знать, что в течение нескольких лет после его смерти империя развалится?[56] Ему повезло, что византийцы заупрямились именно тогда, а не позже и что франкский император и греческая императрица так никогда и не встретились.
Папа Лев III был малопримечательной личностью. По иронии судьбы, именно он совершил один из наиболее ответственных шагов, когда-либо предпринимавшихся кем-либо из пап, он проложил себе путь в церковные верхи, будучи человеком относительно низкого происхождения, и остался человеком с несколько упрощенным мышлением. Для него коронация Карла Великого означала не более чем разделение сфер ответственности. Императору надлежало действовать мечом, папе — бороться за веру, защищать и распространять ее по мере возможностей, осуществляя духовное руководство над всей паствой, включая и самого императора.
Все было бы хорошо, если бы Карл смотрел на вещи таким же образом. Он уже вмешивался в споры об иконоборчестве, что имело определенные отрицательные последствия, а в 810 году вновь втянулся в решение религиозных вопросов — на сей раз по поводу пункта filioque, из-за которого уже не раз ломали копья. Первоначальный Символ веры, принятый Никейским и Константинопольским соборами, гласил, что Святой Дух «исходит от Отца»; к этому западная церковь добавила слово filioque, то есть «и от Сына». Ко времени Карла это дополнение в целом было принято во Франкской империи, а в 809 году формально одобрено на соборе в ее столице, Аахене. Двумя годами ранее франкские монахи на Масличной горе в Иерусалиме включили его в свои богослужения, что вызвало яростное сопротивление со стороны православной общины соседнего монастыря Святого Саввы, в связи с чем они передали вопрос на рассмотрение папе для окончательного урегулирования.
56
Империя Карла Великого сохранит свое единство в течение почти тридцати лет со времени его смерти в 814 году до Верденского договора 843 года о разделе империи между его тремя внуками. —