14. После этого царь, прибыв в Византию, венчался здесь на царство 2 февраля, 8 индиктиона[239]. Стоит заметить, что когда оба царя ехали в великий храм святой Софии для венчания на царство, старик-царь упал с коня, оступившегося в грязной луже, образовавшейся от дождевой воды. Этот случай был принят более рассудительными людьми за недоброе предзнаменование для упавшего царя. Между тем в следующем году отправилась к королю Сербии, чтобы сочетаться с ним браком, дочь паниперсеваста[240]. Спустя немного уехала туда же и мать ее, для свидания. Вскоре прибыл туда и сам паниперсеваст; он не хотел далее зависеть от царя, но желал сам получить верховную власть, как отцовское наследие, и потому, оставив управление Фессалоникою, он уехал оттуда к своему зятю-королю, надеясь найти в нем помощника при выполнении своего замысла. Быв принят им, как следует, он выступил с ним и опустошил все пространство до реки Стримона и Серров. Опасаясь еще больших бедствий, царь-старик отправил к нему посольство и вместе с ним знаки кесарского достоинства. Он надел их на себя в городке Скопиях и обещался на будущее время жить мирно и ничего больше не искать, но, намереваясь уже отправиться обратно в Фессалонику, тяжко заболел и чрез несколько дней кончил жизнь. Жена его, кесарисса, любя дочь и зятя и в то же время опасаясь римлян за дела своего мужа, не хотела уезжать оттуда. Вследствие сего отец ее убедил царя отправить посольство к королю как по другим делам римлян, так и по делу кесариссы, — чтобы король выслал ее домой. В этом посольстве вместе с другими и братом кесариссы был и я. Много мы вытерпели на этом пути, потому что в это время разнеслась молва о скором нашествии скифов, которая взволновала Фракию, выгнала жителей из сел в крепости и заставила их бросить свои домы пустыми, — те домы, в которых мы должны были останавливаться на ночлег и отдыхать после утомления в дороге. Но я опускаю все, что случилось с нами до Стримона. Здесь же мы потерпели такое бедствие, которое стоит полного внимания, как принадлежащее к роду бедствий, возбуждающих в душе и смех, и слезы. Мы допустили такую глупость, для которой было бы недостаточно и смеха Демокрита, и накликали на себя такую беду, для которой недостаточно было бы и слез Гераклита[241]. Все мы знали, что Стримон — река, непереходимая ни для конных, ни для пеших, потому что она больше всех рек, прорезывающих Фракию и Македонию и вливающих свои воды в Геллеспонт и Эгейское море. Она выходит из высочайших гор, которые тянутся непрерывно до Ионийского моря, начавшись от Понта Евксинского, и граничат на полдень и к югу Фракией и Македонией, а к северу землями мизийцев и рекою Истром; последняя в свою очередь больше всех рек, протекающих по Скифии, и вливается пятью устьями в Евксинский Понт. Итак, по этому-то Стримону, образовавшемуся из многих источников и чрез то богатому водоворотами, мы вздумали переправляться на одном весьма небольшом судне. В переправе по два, по три человека, иногда и с вьючными животными, мы провели большую часть дня; общее наше число, считая и животных, доходило до 40 или даже до 70. Пока переправлялись, солнце с полдня ушло далеко уже к западу и склонилось к вечеру. Следовало бы остановиться и сделать где-нибудь там привал, а мы по какому-то сумасбродству решились еще продолжать путь, надеясь непременно найти себе удобное пристанище, прежде чем успеем сделать 15 стадий вперед. Но эта надежда обманула нас. Незадолго пред тем разбойники в короткое время разграбили эту местность и превратили ее в пустыню, так что мы вынуждены были блуждать здесь, вручив себя Богу и доверившись неверным надеждам. Наступила ночь
241
Демокрит и Гераклит — два философа древности; из них первый, положив в основание всего существующего атомы, весело смотрел на все, а другой, взяв за начало огонь с его истребительной силой, постоянно горевал, предвидя всеобщее разрушение.