[246], а выстроена на высочайшей горе, так что люди, сидящие на ее стенах, если смотреть с долины, кажутся птицами. Здесь мы отпраздновали и св. Пасху, хотя отпраздновали с грустью и не так, как привыкли издавна. Для здешних жителей благолепие, стройное пение и мелодия священных песнопений ничего не значат; они привыкли к языку почти варварскому и к быту, приличному одним пахарям. Это язык не полуварварский, который звучит отчасти и приятно, таков, напр., язык полулидийцев, или, если можно сказать, полуфригийцев, но язык чисто зверский и дикий, каким тянут свои песни номады, когда в весеннюю пору загоняют свои стада в изгороди и ложбины, чтобы наполнить молоком свои дойники. Мы пробыли здесь целый день: частью, чтобы почтить праздник, частью же, чтобы и себе дать отдых. Со стен, как с облаков, мы смотрели на долину и видели как другие праздничные игры, так и пляску взрослых мужчин, молодых людей и мальчиков. Это праздничное веселье служило для нас вместо отдыха и всякого другого развлечения и доставило нам гораздо больше удовольствия, чем доставляли афинянам игры диасийские[247], совершавшиеся у них за городом, а спартанцам так называемые игры иакинфские[248]. Мы тем более расположены были находить удовольствие в виденных нами играх, что и день был радостный, и мы были здесь на чужбине, вдали от своих жилищ, как бы заброшенные среди обширного моря на какой-нибудь остров, а в последнем случае обыкновенно все кажется приятнее, чем есть на самом деле. Отсюда на третий день мы прибыли в городок Скопии, который лежит уже в пределах триваллских, и встретили протекающую здесь реку Аксий, величайшую после Стримона и вырывающуюся из одних с ним гор. При своем истоке она не очень велика, но в дальнейшем течении усиливается другими потоками и, переменив свое имя на Вардарий, становится по местам судоходною. Здесь мы встретили и короля триваллов, которому все они беспрекословно и охотно повинуются, вместе с его тещею, благородною кесариссою, которая была одета в траурное платье в знак глубокой скорби. Она страдала от недавней и великой потери. Вся отдавшись скорби, она и в нашем присутствии со слезами и вздохами часто упоминала имя своего супруга кесаря и называла его родственником многих царей, красавцем, золотым, милым, несравненным. Грудь ее вмещала целое море страданий, глаза изливали целые ручьи слез и вся она утопала в бездне горя, представляя себе, что находится здесь на чужбине, как будто в пустыне и на реках вавилонских, вдали от друзей, родителей, родственников, даже просто единоплеменников, и лишена всего, что могло бы хотя сколько-нибудь утешить душу, подавленную глубокой скорбью. «Зачем, — говорила она, — свет находящимся в горе и жизнь находящимся в душевных муках»[249]? Говоря эти и подобные слова, она царапала себе щеки и ногтями извлекала из них струи крови, так что, кажется, бездушным вещам нельзя было не ответить ей вздохами и слезами. Мы представляли ей многое, надеясь угасить пламя печали водой утешения, и утешали — то ее любимый брат, то послы — я или другой кто, или же все вместе. Наконец, однако ж, мы успели успокоить ее, правда, не в такой мере, в какой нам хотелось, все же успокоили, — тем больше, что она была женщина умнейшая из всех, которых только видело наше время, в высшей степени рассудительная и готовая во всякое время принять добрый совет. Итак, при помощи наших утешений она перестала царапать себе лицо и плакать, но ее душа не перестала страдать, несмотря ни на какие утешения: подперши правой рукой голову, она вся погрузилась мыслию в свое горе, приводила себе на память образ супруга, вдумывалась в свое настоящее положение и представляла себе между прочим то, как недавно она была выше кедра, цвела роскошнее полевых цветов и превосходила счастьем всех своих сверстниц и как потом скоро увидала, что ее цвет попал под серп и совсем засох[250]. Оттого-то она и испускала из груди своей глубокие вздохи, как большая печь извергает горячий и пронизанный полымем дым. Наконец наше собрание кончилось, и каждый отправился туда, где пристал. По истечении десяти дней и правитель триваллов, живший неподалеку отсюда, дав надлежащий ответ одному из послов и приказав ему отправиться обратно, явился с своею женою утешать тещу и вместе выполнить и последнюю статью посольства, то есть, отправить кесариссу домой с почетом и подобающим уважением — и как свою родственницу, и как невестку великого царя, и, наконец, как пораженную великим несчастьем. Это он вскоре и исполнил, как казалось ему, хорошо, а на самом деле далеко не так, как бы следовало. Но обезьяна, как говорят, обезьяна и есть, и муравей муравей и есть, им никогда не бывать орлами и львами, потому что они уже от природы отличаются глупостью и лишены смысла. Потому-то мудрец был тот (Фалес ли то Милетский, или Платон, сын Аристонов, или и тот и другой вместе, если один позаимствовал у другого), кто провозгласил себя блаженным за то, что родился не варваром, а эллином. Подобная мысль, весьма верная, как взятая из опыта, пришла теперь и в мою голову. Впрочем, не распространяясь много, обратимся назад. Проведши вместе только один день в дороге, мы расстались. Кесариссе необходимо было отправиться с другими в Фессалонику, чтобы отдать последний долг своему супругу, который, находясь при последнем издыхании, завещал перенести его тело в этот город. На меня же она возложила необходимые поручения и велела скорее отправляться в Византию, дав и проводника из триваллов, который, ведя нас по неровным дорогам, чрезвычайно затруднил наше возвращение домой.
вернуться
Другие, напр., Анна Комнина, называют Струмбицей. Ducang. В древности называлась Тевериополем. Boivin.
вернуться
Диасийские, т. е. совершавшиеся в честь Дия или Юпитера. Hofm. lexic.
вернуться
Это были у лакедемонян священные игры; совершались они в ночное время в честь отрока Иакинфа, которого убил Аполлон диском (железная или свинцовая плитка) в игре (Ovid. Metam. I. 10, v. 219). Продолжались три дня. Hofm. lexic.