8. Не прошло еще тридцати дней, как царь услыхал, что правитель болгар Михаил сделал набег на соседние римские села и города и что он немедленно думает проникнуть до Дидимотиха и Адрианополя, имея при себе наемное войско из приистрийских скифов. Поэтому он выступил со всею поспешностью и явился в Адрианополь. Отправив отсюда послов, он чрез них требовал от Михаила объяснения, почему тот нарушил мирные отношения, и получил объяснение такого рода: «Тебе было бы решительно невозможно войти в Византию и облечься властью самодержца, если бы я захотел быть союзником твоего деда, он обещал мне дать денег и подарить мне пограничную страну, но я всем этим пренебрег ради тебя и твоих обещаний. Ведь ты знаешь, что ты дал мне большие обещания, — больше, чем твой дед, не потому только, что ты хотел иметь во мне союзника, но и потому, что я тебе родственник по твоей сестре». Царь, не желая показать, будто струсил этих угроз, нашел нужным порешить дело войной, хотя его войска и силы не были равны неприятельским. Он во всех случаях руководствовался больше природною отважностью, чем холодною рассудительностью. Таким образом и с той, и другой стороны начали готовиться к войне, и римскому государству грозила большая опасность. Но мать государыня[277], боясь за сына, вошла в переговоры с тем и другим, чтобы примирить их, и действительно оказалась примирительницею, как мать обоим, которая смело могла делать им какие угодно внушения. Так заключен был мир, и Михаил, получив большие деньги, удалился домой. Между тем великий логофет Метохит, которого отправили в ссылку, нимало не уважив его заслуг, подвергся каменной болезни; она мучила его гораздо больше, чем все, что он испытал, — разумею заключение в темницу, лишение значения, потерю денег и оскорбительные толки и ругательства глупых людей. Царь-дед от печали потерял прежнюю бодрость тела и сперва стал худо видеть одним глазом, в котором потускнел зрачок, а спустя немного заметил потерю зрения и в другом. Таким образом он очутился среди непрекращающейся ночи, стал в полную и постоянную зависимость от других и, по словам св. Писания, свое питье растворял плачем и хлеб ел с горем[278]. Я уже оставляю в стороне остроты и бесстыдные ругательства, которыми оскорбляли его слуги и рабы. Оставляю и то, что дана была полная свобода прачкам стирать все что угодно в воде, протекавшей по двору дворца, и что этот двор сделался выгоном для находившихся по соседству животных — ослов, лошадей, быков и домашних птиц. Протостратор, который тогда заведовал и заправлял делами в Византии[279], не опускал ничего, что хотя сколько-нибудь могло служить к оскорблению и унижению старика-царя. Только великий доместик Кантакузин не дозволял себе ни мыслию, ни словом, ни делом обижать царя, как и тех, которые недавно лишились почета. Украшаясь природною рассудительностью и глубокомыслием, этот человек, напротив, следовал добрым примерам тех мужей древности, которые прославились благородством и добродушием. И вот теперь, когда так хорошо шли у него дела, он не возгордился своим счастьем, не поднял выше меры бровей и не допустил надменности в себе, но остался в пределах скромности. «Мне теперь, — говорил он, — нужно быть трезвым, так как другие не могут не быть пьяными». Счастливые обстоятельства служат для человека стадией и пробным камнем; они столько же делают заносчивыми людей безрассудных, сколько внушают похвальной скромности людям рассудительным. В это время был выведен из тюрьмы и Сиргианн[280], который предварительно дал страшные письменные клятвы в удостоверение того, что не станет ничего замышлять против царя; он прибавлял, что если когда-либо нелицеприятные судьи уличат его, что он солгал, то пусть не только обрушатся на него те страшные заклятия, которые он призывал на себя, но пусть он будет предан и смертной казни. В этом и следующем году с прекращением в римском государстве смут, междоусобий и неприятельских набегов византийцы увидали у себя такое изобилие хлеба, какого давно уже не видывали и деды их.
277
Т. е. Мария или Ксения, дочь царя Армении Льва II; она была матерью обоим, т. е. не только Андронику, но и Михаилу, как теща последнего по своей дочери Марии. Ducang.