[290]. Некогда государи предоставили Церкви права, остающиеся за нею и доселе; в свою очередь и Церковь дала государям право назначать по их усмотрению патриарха. Вот и я не только предложил, но и избрал в патриархи и предпочел многим известным своими заслугами и ученостью людям человека, состарившегося в низкой доле и не выдававшегося ни священною степенью, ни другим чем-либо. Не говорю уже о том, сколько оказал я ему помощи и услуг впоследствии. А он теперь, вместо того, чтобы помочь мне в моем несчастном положении, действует заодно с моими мучителями, становясь по отношению ко мне жесточе самого палача. Он меня спрашивает, как я хочу быть поминаем в церкви, и притворяется, будто принимает участие в моем положении и будто не знал, что делали со мной; в этом случае он походит на египетского крокодила, который водится в водах Нила, орошающего Египет. И тот, когда задушит какое-либо животное, живущее там вместе с ним, садится потом на труп его и обливает его голову горячими слезами. Я не нахожу, что отвечать на вопрос, предлагаемый мне так коварно. Если я назову себя царем, то меня, — того и смотри, — умертвят те, которые за это и заключили меня в узы; если же монахом Антонием, в таком случае мои злодеи истолкуют мои слова, как объявление, будто я не насильственно, а по доброй воле облекся в монашескую одежду». Сказав посланным это и многое другое и не дав им никакого ответа, он отпустил их, а сам, сев на свою постель, произнес: «Обратись, душа моя, к покою твоему, ибо Господь облагодетельствовал тебя»[291]; и не сказал больше ни одного скорбного слова, потому ли, что обуздывал свой язык, будучи богат рассудительностью, или потому, что его скорбь была уже выше меры и он не мог плакать, пришедши в какое-то оцепенение, прежде чем скопившаяся в мозгу влажность успела разрешиться потоком слез. Вот и солнце, когда испускает умеренные лучи, производит сильные ветры и наполняет воздух влагой, а когда бросает палящие лучи, быстро уничтожает влагу, прежде чем она успеет скопиться. Подобным образом и душевные страдания, пока бывают для нас сносны, позволяют еще нам обнаруживать в словах огонь, снедающий сердце; когда же превышают меру наших сил, приводят душу как бы в исступление и производят что-нибудь одно из двух, хотя не следует быть ни тому, ни другому: тогда мы или обо всем говорим, кроме того, о чем должно, или ни о чем. В подтверждение настоящих слов я приведу здесь то, что передает древность. Когда персидский царь Камбиз сделал поход из Суз в Египет и, овладев царством, взял в плен и самого царя египетского, последний, видя, что его детей без всякой жалости ведут на смерть, не произнес ни одного слова, безмолвно и с поникшею головою он смотрел лишь в землю. Но потом увидал он одного из известных ему людей, который прежде, при цветущем состоянии Египта, пользовался большим богатством и славою, а теперь, одетый в лохмотье, ходя, просил себе милостыни. При этом он ударил себя по голове, глубоко вздохнул, назвал друга по имени и вслед за словами заплакал. Когда Камбиз спросил, почему он о сыновьях своих не плакал и, видя их, не говорил ни слова, а о друге заплакал и начал говорить? Тот отвечал, говорят, так: «Несчастье сыновей моих было слишком велико, чтобы плакать при нем, но несчастье друга не таково, и нельзя не плакать о том, кто, лишившись высокого положения, на старости лет испытал такую бедственную участь». Как бы то ни было, патриарх определил поминать деда прежде внука-царя таким образом: «благочестивейшего и христолюбивого царя, монаха Антония». Не прошло еще четырех дней после того, как протостратор услыхал, что народ толкует между собою в домах, на рынках, в воротах и всюду о старике-царе, что он пострадал несправедливо и как был, так и будет царем по смерти внука, и именно он, а не другой кто, так как нет такого закона, чтобы насильно и против воли постригать в монашество. Поэтому он постарался к оскорблениям царя прибавить новое оскорбление. Он послал последнему требование — дать письменную клятву в том, что никогда не будет искать верховной власти сам, не примет ее, если станут предлагать, и не будет назначать никого преемником себе. «Если не так, — прибавлял он, — то сегодня же смерть тебе», — и снова приставил к нему прежних иноземных воинов. Боясь за свою жизнь, царь невольно согласился и на это. Будучи, как мы уже говорили, слеп, он при посторонней помощи поставил на бумаге два креста, наверху красный, а внизу черный, и тем сохранил себе жизнь. В это время на персидской земле была найдена какая-то потаенная башня, наполненная несчетным множеством монет из чистейшего золота. Достав их немалое количество, латинские купцы развозили их всюду по суше и по морю, зная, что на чистое золото получат хороший барыш. Многие из византийцев покупали эти монеты, платя за каждую три обыкновенных.