4. Между тем царь, сделавшись обладателем самого Константинополя и видя, что его дела идут удачно и что счастье благоприятствует его предприятиям также, как попутный ветер плаванью, решился навсегда закрепить за собою верховную власть и исторгнуть с корнем из своего сердца страх, какой ему внушало его положение. Он боялся, что те, которые еще в недавнее время имели немаловажный предлог возмутиться из-за нарушения прав царского сына и наследника престола, теперь от ропота и затаенного в душе гнева перейдут к открытому восстанию и, пожалуй, доведут его до крайне опасного положения. Поэтому одну из дочерей царя Феодора Ласкаря он отдает в замужество за одного латинянина, человека благородного, но не очень знатного, по имени Великурта, который по какой-то надобности приезжал из Пелопоннеса в столицу, и приказывает ему вместе с женой возвратиться домой. Другую, по имени Ирину, выдает за одного генуэзца, по сану графа, по имени Винтимилию, также прибывшего около того времени в Константинополь, и немедленно отправляет домой и его с женой. Брата же их Иоанна, которому шел уже десятый год, приказывает лишить зрения. Таким образом он со всех сторон обеспечивает себя и вполне упрочивает за собой преемство верховной власти. Услыхав об ослеплении Иоанна, патриарх Арсений вздрогнул, вскочил с места и, бросаясь из комнаты в комнату, жалобно вопил, беспощадно бил себя в грудь, выражал мысли, ножом пронзающие сердце, жаловался небу и земле на совершившуюся неправду, звал стихии отмстить беззаконию, искал хотя чем-нибудь облегчить свое горе и, не находя, испускал из глубины сердца раздирающие душу стоны. Когда же увидел, что нет никаких средств к отмщению, пошел другим путем: он подверг царя церковному отлучению, но возносить его имя на молитвах не запретил, боясь, чтобы, движимый гневом, он не сделал в церкви каких-либо нововведений и чтобы, как говорит пословица, бежа от огня, не попасть в полымя. Царь многие дни беспрекословно сносил отлучение и, приняв на себя вид покорности, ожидал разрешения эпитимии. Но так как его ожидания не сбывались, то он решился отмстить патриарху, однако ж не открытою силою (этого он не хотел). Он сзывает собор архиереев и приказывает им рассмотреть на основании правил церковных каждое из обвинений, взнесенных некоторыми на патриарха. Архиереи с удовольствием — как же иначе можно сказать? — приняли приказание: обязанные по заповеди Спасителя быть для других примером братской любви, они составили во дворце собрание против первого своего брата и вызывали на средину его обвинителей, стараясь усердием перещеголять друг друга. Было произнесено следующее обвинение: что султан Азатин часто присутствовал при совершении священного славословия и беседовал с патриархом внутри храма, хотя и царю и архиереям хорошо было известно, что он был сын христианских родителей и был омыт святым крещением. Воспользовавшись же обстоятельствами (как часто бывает сверх всякого чаяния) и сделавшись султаном и вождем турков, он между ними соблюдал обряды благочестия втайне, а в Константинополе почитал святые иконы и явно исполнял все обычаи христиан. Все это могло бы служить для патриарха крепким оружием, но не соответствовало цели его противников — низложить его, а потому было подвержено ими сомнению и опровержению и лишено всякого значения. Патриарха зовут к ответу. Он не является, но пишет в ответ, что отвергает собор, созванный по приказанию царя, так как на нем ответчик занимает председательское место судьи. После этого, приговорив патриарха к низвержению, как уклоняющегося от суда, они посылают ему приказание оставить патриаршеский престол. Сразу затем являются и те, которые должны были препроводить его на место ссылки. Давно уже желая спокойствия и глубоко огорчаясь текущими обстоятельствами, он охотно отдает себя в руки посланных и на третий день является в Приконис[127]. А на патриаршеский престол возводится адрианопольский епископ Герман, давний доброжелатель царя. Он получил эту честь как бы в награду за свои услуги. Когда царь в былые времена бежал к султану, боясь, как сказано, царя Феодора Ласкаря, Герман, проводя тогда монашескую жизнь на самой границе римского царства, с радостью встретил его, принял со всевозможным почетом и радушием и снабдил всем необходимым на дорогу. Потом, когда Палеолог получил царскую власть, Герман пришел к нему и в числе многих других почестей получил адрианопольский престол. Отсюда же возводится теперь на патриаршеский престол.