2. Папа охотно принимает посольство и обещает легко устроить все по желанию царя. Вместе с этим он немедленно присоединяет к царским послам своих, чтобы они открыли единение между Церквами. Они прибыли, и единение состоялось на следующих трех условиях. По первому — на священных песнопеньях дважды поминать папу наряду с прочими четырьмя патриархами. По второму — признать апелляцию, то есть, дозволить всякому желающему обращаться к судилищу старого Рима, как к высшему и совершеннейшему. По третьему — первенствовать папе во всем. Что же касается до прибавленья, какое они с недавнего времени допускают в священном символе, или до другого какого-либо пункта, об этом спора никакого не было поднято; такие вопросы совершенно оставлены в покое. Между тем патриарх Иосиф, не принимая такого единения, уступает свой престол кому угодно и, вскоре удалившись из столицы, поселяется в монастыре[136] Архистратига у Босфора, чтобы там провести остаток дней своих спокойно и в священном безмолвии. После сего понятно, почему и все вообще духовенство не хотело успокоиться и старалось отшатнуть народ от царя, говоря, что наступило время мученичества и победных венцов. Отсюда произошли большие смуты, и дела доходили до крайнего положения. Царю настояла необходимость, оставив внешние дела, сосредоточить все свое внимание на внутренних. Он не мог не видеть, что внутренние опасности важнее внешних. Немало было и из знатных людей, которые весьма крепко держались своего убеждения, противоречившего царским приказаниям. Поставленный в такое затруднительное положение, царь решил идти одной какой-нибудь дорогой из двух, если уже крайняя необходимость не допускает другого исхода, т. е. или всех согласить с собой, или всех признать за врагов. Итак, сначала он пытался вкрадчивыми словами и ласками заманить и завлечь умы, несогласные с ним, говоря, что это — дело благоразумия, а не желания новизны. А быть благоразумным значит принимать меры против бедствий прежде, нежели они наступили; и странно было бы отвергать какое-либо нововведение, если оно предотвращает большие опасности. Если, прибавлял он, придут неприятели, то для Константинополя, еще во многих местах разрушенного и еще возобновляемого или, если можно так выразиться, мало-помалу воскресающего из мертвых, настанут бедствия более тяжкие, чем минувшие; неприятели сделаются господами не только храмов, но и решительно всего — наших детей, жен и имуществ, а сами господа, быв ограблены, сделаются из свободных рабами не только по телу, но и по душе и, уступая силе необходимости, станут выполнять волю врагов. Дело дойдет до того, что некому будет уже отстаивать отечественные обычаи и законоположения, равно как священные правила и догматы, но все легко извратится и уничтожится. Предвидя это, я и становлюсь покорным исполнителем того, чего требует благоразумие. А благоразумие требует того, чтобы в крайности предпочитать меньшее зло большему и большую выгоду меньшей. Говоря так, царь одних убедил, других нет. Почему, оставив убеждение, он пошел другим путем — насильем. По воле царя, оно употреблено было во многих и разнообразных видах: лишение состояния, ссылка, тюрьма, ослепление, плети, отсеченье рук — вообще употреблено было все, чрез что только узнают, мужественен ли кто или малодушен. У которых ревность была разумная (а таких было немного), те, высказав твердое и решительное сопротивление, охотно вынесли и вытерпели все, чем только поражала их рука царя. Большая же часть, — люди, не имеющие здравого смысла, чернь и торговый люд, всегда испытывающие радость при таких новостях, рисуясь своими плащами, рассеялись везде по вселенной, где только надеялись найти христиан, — я разумею, по Пелопоннесу, Ахайе, Фессалонике, Колхиде и вообще по тем местам, куда не простиралась власть царя. Рассеянные и блуждающие, они переходят с места на место, не желая сохранять мира ни с католиками, ни между собою. Приняв на себя разные названия, одни говорили, что держатся патриарха Арсения и следуют его учению, другие — Иосифа, некоторые же говорили еще иначе. Так в течение некоторого времени обольщались и обманщики, и обманутые. Были даже такие, которые по городам и селам провозглашали предсказания, как бы только что удостоенные откровения свыше. Это делали они для наполнения своих карманов и кошельков и потому упорно оставались при своем образе жизни даже после церковного вразумления. В это время был хартофилаксом[137] великой церкви некто по имени Векк — человек умный, питомец красноречия и науки, наделенный такими дарами природы, какими — никто из его современников. Ростом, приятным и важным лицом, свободною и плавною речью, гибким и в высшей степени находчивым умом — всем этим природа щедро наделила его как бы для того, чтобы имя его с уважением произносили цари, правители и все ученые. Он мужественно сопротивлялся царскому решению. Царь всячески старался и своими соображениями, и логическими доводами тогдашних ученых убедить его согласиться с решением. Но тот силою своего ума и слова совершенно спутал всех и их возражения распустил, точно Пенелопину ткань. Правда, хотя греческою ученостью некоторые превосходили его, но по гибкости ума, по оборотливости языка и знанию церковных догматов все перед ним казались детьми. Обманувшись в своих надеждах и на этот раз, царь избрал другой путь. Схватив Векка и с ним почти всю родню, он бросает их в ужаснейшие темницы. После того царю пришло на мысль, что лет 25 тому назад, в царствование Иоанна Дуки, был латинянами поднят такой же вопрос, и что живший в то время Никифор Влеммид, человек ученый и знаток св. Писания, начал было на досуге собирать свидетельства св. книг, по-видимому, подкрепляющие латинское учение, и писать на эту тему. Правда, он писал тайно, потому что большею частью не разделяли его мнения, но все же писал. Нашедши то, что было написано им, царь посылает Векку. Тот, прочитав написанное со всею внимательностью, потребовал творений св. отцов, из которых Влеммид приводил свидетельства. Получив их от царя, он охотно принял на себя труд — внимательно прочитать их, разобрать и проверить. Таким образом в непродолжительное время он набрал такую вереницу свидетельств, что из них могли составиться целые книги. И вот тот, кто прежде был обоюдоострым мечом против латинян, теперь, обратившись в противную сторону, им же доставляет победу. Потому-то он взошел и на патриаршеский престол и стал для царя всем — и языком, и рукою, и тростью скорописца. Он говорил, писал, излагал догматы. Сотрудниками и помощниками у него были придворные архидиаконы, Мелитиниот и Метохит, и еще Георгий Кипрянин. Однако ж с папистами никто не служил: ни сам патриарх, ни другой кто; однажды только некоторые из Фрериев[138] получили позволение отслужить литургию во Влахернском храме для рукоположения кого-то из своих. Но обратимся к тому, о чем предположили сказать.
137