[192], Сенахирима, с 3 000 всадников, чтобы он проводил их из Македонии во Фракию до самого Геллеспонта. Здесь римские воины и военачальники увидели, что у турков многое множество лошадей, денег и всякого добра, которое эти враги имели перенести из римских областей в Азию, — и римлянам показалось нелепым допустить это. Потому ли, что им стало жаль римского государства, или же они соблазнились прибылью и добычею, только они пришли к таким мыслям, которые были противны условиям мира: они решили не давать кораблей, на которых намерены были перевезти турков в Азию, и ночью напасть на них. Это не утаилось от турков, и потому, переменив место, они стали готовиться принять нападение римлян; кроме того, они поспешили захватить одну из соседних крепостей и там укрепились. Это обстоятельство расстроило замысел римлян и заставило их расположиться как можно далее от турков, пока обо всем происшедшем не стало известно царю. Так прошло немало времени, по странному обыкновению римских начальников — вяло вести дела, не терпящие отлагательства. Между тем варвары не дремали и, послав в Азию, в короткое время приобрели от своих соплеменников сильную помощь. После этого они беспрестанно делали вылазки и внезапно производили на окрестности набеги то там, то в другой стороне. Предводители римских войск наконец убедились, что нелепейшее дело — сидеть и смотреть, как опустошают страну. Поэтому, пока неприятели не дошли до большей дерзости и пока больше не ослабили римского государства, они нашли нужным приступить к царю Михаилу и настоять, чтобы он, соединив все войско, осадил крепость и, взяв ее, истребил неприятелей. Затем все военачальники и все войска собрались к царю; но этого мало: явились там и все те, которые живут полем и заступом, — имея каждый в руках заступ или лопату. Впрочем, явились как будто бы не для войны, а для получения готовой добычи, — для того, чтобы засыпать и самую крепость с неприятелями. Итак, военачальники и войско двинулись с царем и пошли на неприятелей; они тащили за собой множество торгового и деревенского люда и толпы тех, которые живут заступом и лопатою; все они шли не неохотно, потому что большая часть их по неопытности видела впереди себя одну только прибыль и вовсе не приводила себе на мысль соединенных с таким делом опасностей. Но сколько неприятели укреплялись против опасностей, которые они сами на себя накликали и которые состояли в том, что они были заперты в неприятельской земле и в то же время своею численностью далеко уступали противникам, столько римляне презирали их, шли беспечно и пренебрегали дисциплиною, потому что гораздо сильнее были неприятелей по вооружению и численности. Они упустили из виду, что в мире нет ничего надежного и прочного, что, по словам Платона, человеческие дела — игралища божественной воли, что все они колеблются во мраке то вверх, то вниз, и испытывают превратности в своем непонятном движении. Неприятели, боявшиеся прежде и услыхать о римских войсках и заранее причислявшие себя скорее к мертвым, чем к живым, теперь, увидав их беспорядочное движение, сильно ободрились. Все имущества, женщин и все, что могло быть помехою в предстоящем сражении, они поместили внутри окопов и рвов, которые для собственной безопасности успели хорошо устроить. Сами же, взяв отборных всадников и хорошо вооружившись, в числе никак не более 700 вдруг бросаются на царское знамя, которое не было даже поставлено в безопасном месте и надлежащим образом защищено. При таком внезапном нападении неприятелей прежде всего смешался деревенский сброд и тотчас бросился со всех ног бежать. Потом понемногу начали разбегаться и другие, а наконец и все, оборотившись назад, побежали без оглядки и без военного шума. Когда царь вздумал привести войско в порядок, то не оказалось решительно никого, кто бы послушался его. В отчаянии он сам отправился той же дорогой, в гóре и слезах, размышляя, что все это явное наказание Божие за старые и новые грехи. Впрочем, многие из военачальников, стыдясь беспорядочного бегства, останавливались на некоторое время, оборачивались к неприятелям лицом и принимали против варваров угрожающее положение, чтобы удерживать их от преследования бежавших римлян и самого царя. Наконец, когда неприятели собрались все, они, быв окружены, сдались. Неприятели заключили их в оковы, а царские деньги и царские украшения, какие нашли в царской палатке, разделили между собою. Между этими вещами была и царская калиптра, украшенная по обычаю дорогими камнями и нитками жемчуга. Ее, говорят, Халил, надел себе на голову, причем отпустил насчет царя несколько шуток и острот.